Читать книгу - "Атаман Войска Донского Платов - Андрей Венков"

— Без образования… — подсказали Государю. Он милостиво улыбнулся генеральшам.

Дамы помоложе были уже в обычном платье и говорили по-французски.

— А семья атамана Платова?

Ему указали глазами на нескольких чиновников и на самого наказного атамана.

В толпе свитских, державшихся позади царя, отдельно от донцов, какой-то господин тихо говорил:

— Платов старость свою омрачил низкими слабостями. В оба дня Бородинского сражения, где дело шло об участи России, он был мертвецки пьян, это я видел собственными глазами.

— Ох уж эти казачки…

— Жаль Платова, — задумчиво произнес Государь.

На следующий день с утра Его Величество со свитой осматривали город; затем — обед с казаками, и вечером царский поезд потянулся Московским трактом из Новочеркасска на север. В Россию.

— Я доволен донцами, — говорил Государь, ехавший с графом Аракчеевым. — Они славно послужили в двенадцатом году, многое из их жизни я хотел бы воплотить в военных поселениях. В мирное время военные поселения избавят нас от рекрутских наборов, а в военное время необходимо, чтобы все шли и все защищали Отечество, как это сделали казаки.

— Вы правы, Государь. За военные поселения вам потомки «спасибо» скажут.

— Как вам город, Алексей Андреевич?

— Нет ни одного любопытного заведения, Государь. Осмелюсь доложить, из всех инспектированных городов мне понравился Вознесенск, где Ваше Величество изволили смотреть Бугскую и Украинскую уланские дивизии. Городок небольшой, но чистый. Опять же — цветы.

— Да. Очень приятно. Мне говорили, что их сажают кантонисты[173]. Хорошо. Эти солдатские дети впоследствии могут стать офицерами.

— А как же дворяне, Государь?

— А пусть дворяне превосходят их в образовании. Я не различаю ни богатых, ни бедных: мне все равно, если служат хорошо.

— А донцов все же надо подтягивать, Государь, — проговорил Аракчеев.

На первой остановке царь спросил окруживших его свитских:

— Ну, как?

— Отменно хитры, Ваше Величество.

— Ползают… Прогибаются…

Свитские говорили вразнобой, переглядываясь и обмениваясь понимающими улыбками, как свои говорят о чужих.

— В Войсковой Канцелярии шепнули мне, что совет и суд здесь продажные…

— Что ж, при непросвещенности и алчности казаков это и неудивительно.

Государь, кривя шею, подставлял слышащее ухо и досадливо моргал.

— Здешние чиновники хотели дать камердинеру Вашего Величества одну тысячу рублей, — оттесняя других, громко сказал один из генералов свиты. — Он отказался.

— Молодец, — кивнул Государь. — Отсчитайте ему ровно тысячу из моих…

А как же казаки Кисляковы?

Кисляковы бессергеневские тихо проживали скопленное и добытое предками. Великая война их, конечно, затронула. Тимофей Кисляков, загрясший после двадцати трех лет службы в урядниках, ушел в ополчение, в полк Иловайского 10-го. Страшная была война, кровь большая, но и награды немалые. Вышел Тимофей Кисляков в сотники. За Дрезден — высочайшее благоволение. За бои в отряде барона Тилемана — Анна 4-го класса. За Лейпциг, по представлению самого Орлова-Денисова, — Анна 3-го класса. Под Фер-Шампенаузом получил он саблей по руке. На том и война кончилась.

Вернулся Тимофей Климович к жене и двум взрослым уже сыновьям и вскоре умер нестарым еще человеком, положив начало многочисленному, но безземельному семейству новоявленных дворян Кисляковых. Отец отделил Тимофея Климовича без земли, все имение младшему — Василию — отошло. Да и не ценилась тогда особо земля.

Василий Климович Кисляков, нам уже известный, оттянул всю войну в отряде партизана Сеславина, солдатский Георгий выслужил, при переправе через Эльбу был ранен пулей в грудь и руку, но отлежался, произведен в хорунжие.

На Дону не успели побывать, выслали их опять (весь полк) в Заграничную армию. Повезло, правда, Кислякову Василию. Отправил его командир полка Гревцов с командой на родину для покупки ремонтных лошадей, и здесь Василий погулял, «оттянулся», так что пришлось Гревцову отправить на Дон особую бумагу, чтоб выслали оную команду в свое время к полку.

Десять лет морили хорунжего на рубежах в знойном Дагестане, там же вышел он в сотники. Был переведен на Кавказ в полк Сысоева, где не сошелся с командиром. И вписали впадающему в абстрактные размышления сотнику, что ума он тупого, по службе мало исполняет. Короче — не аттестовали. Опять война выручила. В полку Рыковского № 33 Кисляков воспрянул: и по службе хорош и ума хорошего оказался. 17 марта 1829 года «за храбрость против турок» произведен в есаулы. После войны вернулся к громадному[174]наделу. Три дочери и младшенький сыночек долгожданный, Абрамом нареченный, ждали его.

Все больше и больше бессергеневских казаков выезжали пахать и сеять на безопасную теперь «ногайскую» сторону Дона. Скотину же, по обыкновению, выгуливали на своей, правой, стороне. Сиживали месяцами в водной осаде по весне. Ловили стерлядь крючьями (рыболовная снасть с «настороженными» крючьями без наживки)…

Дети Абрама Кислякова больших чинов не достигли, внуки и вовсе числились «урядниками из дворян». Так и жили среди прочих бессергеневских казаков, отличаясь лишь количеством земли, да сочиняли еще, что не вся это их земля, есть еще в соседнем войске[175]— целая Кисляковская станица.

Ниже по Дону тянули лямку армейской службы и тяготы обыденной жизни Кисляковы манычские и черкасские, ставшие[176]«старочеркасскими»; в большие люди из них никто не выбился, были достойные, были и штрафованные. Манычские в табуне ходили, загоняла их судьба и на Кавказ и за Кавказ, олухов и трусов среди них не встречалось. Не зря отмечали еще в старые времена ученые люди, что жители Манычской станицы «нарочито отважны». «Старочеркасские» тяготели к административному поприщу. Часто видим среди них фельдшеров и полицейских. Что ж, каждому свое…

Еще ниже лежит станица Аксайская, где проживал с семьей интересный нам Кисляков Андрей Иванович. С ним расстались мы в нелегкий час, когда со всей, почитай, семьей, с сыном и невесткой, ушел он на службу в Закавказье, на иранскую границу.

Может, потому и любили они трепетно свой Тихий Дон, что большую часть своей жизни сознательной вне его проводили. Только о нем и вспоминали. А что еще в проклятой глухомани делать?