Читать книгу - "Жанна – Божья Дева - Сергей Оболенский"

В Больё она при первой возможности и попробовала бежать, «чтоб знать, угодно ли это Господу». Каким-то образом она пролезла «между двумя досками» и незаметно ускользнула из комнаты, где её держали (вероятно, ей удалось отодрать две неплотно прилегавшие доски пола и под полом выползти в коридор – операция, требовавшая немалой физической силы и, с другой стороны, показывающая, что она была тоненькой, что и совпадает с указаниями о том, что она была «хорошо сложена»). Выбравшись таким образом, сообщает Девушка, «я чуть было не заперла в башне стражников, но тут меня заметил привратник и остановил». Попытка почти удалась, но, признаётся она далее, «видно, Богу не было угодно, чтоб я бежала в тот раз»…

После этого случая Иоанн Люксембургский отправил её гораздо дальше в тыл, в район Сен-Кантена, в свой только что достроенный замок Боревуар.

«Там я была четыре месяца или около того» (приблизительно с середины июля по середину октября). Две женщины, жена и тётка Иоанна Люксембургского, которых она там встретила, несомненно, скрасили ей эти мучительные месяцы.

Жанна Люксембургская, тётка Иоанна, старая дева (ей было уже под 80 лет), очень набожная, всю жизнь занималась тем, что добивалась – и в конце концов добилась – причисления клику святых своего брата Пьера Люксембургского, умершего кардиналом в 19 лет (в том самом возрасте, в котором суждено было умереть и Жанне д’Арк, – с неизмеримо большей мукой и славой). Будучи крёстной матерью Карла VII, Жанна Люксембургская, несомненно, сочувствовала национальной монархии. По-видимому, то же самое нужно сказать и о жене Иоанна Жанне де Бетюн, которая первым браком была замужем за одним из представителей Барского герцогского дома (в самых родных местах Девушки), Робертом, убитым под Азенкуром.

Об этих женщинах Девушка в Руане говорила с явной нежностью. И одна коротенькая фраза процесса обеспечила Жанне Люксембургской светлую память на земле в неизмеримо большей степени, чем все её многолетние хлопоты о канонизации собственного брата:

«Мадемуазель Люксембургская просила Иоанна Люксембургского не выдавать меня англичанам».

По-видимому, это и была основная причина, почему Иоанн Люксембургский в течение нескольких месяцев не давал окончательного согласия продать Девушку за 10000 фунтов. Дело в том, что от его тётки оставалось порядочное наследство – среди прочего графства Линьи и Сен-Поль, – которое предназначалось ему. Тётка явно должна была скоро умереть, и Иоанн ждал, чтоб получить сначала наследство, а потом 10000 фунтов.

Нет сомнения в том, что обе боревуарские дамы настаивали на почтительном обращении с пленницей. Но после её попытки бегства из Больё ратные люди Иоанна Люксембургского стерегли её самым тщательным образом. Это делалось вежливо, но порой даже люди, носившие рыцарское звание, всё же забывали, с кем они имеют дело.

Один из них, Эмон Маси (может быть, тот самый Маси, которого «Парижский Буржуа» называет «самым жестоким кровопийцей, какой был во Франции»), рассказывает:

«Забавляясь с нею, я иногда пробовал положить руку ей на грудь и дотронуться до её сосцов. А она этого не терпела и однажды оттолкнула меня изо всей силы».

По-видимому, Маси почувствовал тогда то, что до него чувствовали «самые распущенные» арманьякские ратные люди. В дальнейшем он видел её и в Кротуа и в Руане, и свои показания он кончил словами: «Верю, что она в раю».

Боревуарские дамы дружески уговаривали её переодеться в женское платье. «Если бы я могла это сделать, мне приятнее было бы сделать это по просьбе этих двух дам, чем каких бы то ни было других дам во всей Франции, – кроме моей королевы!» Но «я ответила им, что не сниму мужской одежды без разрешения от Господа. Мадемуазель Люксембургская и хозяйка Боревуара предложили дать мне женское платье или материю, чтобы его сшить, и просили меня его носить. А я ответила, что мне нет на это разрешения от Господа и что время ещё не пришло».

«Находясь среди мужчин» (таких, как Маси) и не зная, что её ожидает, она по-прежнему чувствовала себя увереннее в мужской одежде, чем в женской. Но главная причина – не эта, а та, которую сама она прямо указывает: мужская одежда была для неё символом недовыполненного призвания, внешним выражением того, что она остаётся «мобилизованной» на дело Господне.

И оттого, что она оставалась «мобилизованной», ей было бесконечно трудно понять, почему в мире продолжается ужас, который она должна была прекратить. Никогда ей не могло прийти в голову, что теперь уже непосредственный смысл её «мобилизованности» в том, чтобы негодному человечеству открылась её, Девушки Жанны, несравненная святость. Её святость потому и несравненна, что никогда она не концентрировалась на своей собственной личности. Она, конечно, знала, что если будет всегда «всеми силами исполнять повеления Божии, данные ей через Голоса», то получит награду в Царствии Небесном. Но и эта потусторонняя награда интересовала её лишь в третью очередь. Она жила не для того, чтобы спасать собственную душу, а для дела Божия в помощь людям. И теперь она думала лишь о страданиях других людей, о своей незавершённой миссии, и эта мысль жгла ей сердце. Так случилось то, что она считала самым большим грехом своей жизни, – попытка как бы вынудить у Бога своё освобождение: «прыжок» с боревуарской башни – со страшным риском себя убить, но в смутной надежде на то, что этого Бог не допустит и всё же поможет ей бежать.

«Мне говорили, что жители Компьени, все, начиная от семилетних детей, должны быть преданы огню и мечу. И я предпочитала умереть, чем жить после такого избиения добрых людей. И я говорила: неужели Бог допустит гибель этих добрых компьенцев, которые были и остаются такими верными своему государю? И это была одна из причин моего прыжка. Другая причина – я узнала, что меня продали англичанам, и я предпочла бы умереть, чем быть выданной англичанам. Святая Екатерина говорила мне почти каждый день, чтоб я не делала этого прыжка, и что Бог мне поможет, и компьенцам тоже. А я сказала Святой Екатерине: раз Бог поможет компьенцам, то мне хотелось бы быть с ними. А Святая Екатерина мне сказала: безусловно, нужно тебе принять это доброй волей; и ты не будешь освобождена, пока не увидишь английского короля. А я отвечала: да совсем я не хочу его видеть, я бы лучше умерла, чем быть в руках англичан!»

«Когда я узнала, что англичане должны явиться за мною, я была страшно опечалена; однако мои Голоса часто запрещали мне прыгать с башни. Наконец от ужаса перед англичанами я прыгнула и поручила себя Богу и Божией Матери».

«Я это сделала не от отчаяния, а в надежде спасти свою жизнь и прийти на помощь многим хорошим людям, которые были в беде»… «Я была не в силах удержаться».

«Прыжок» – выражение, по существу, неточное. Разумеется, речь шла не о том, чтобы просто броситься с башни высотою более чем в 20 метров, но о попытке бежать, которую, как говорит обвинительный акт, она «тщательно подготовила, сделав всё возможное, чтобы выполнить свой план», – хотя этот план и был сопряжён со смертельной опасностью. «Хроника без заглавия» поясняет: «по своему лукавству» она подготовила – должно быть, незаметно скрутила из материи – что-то вроде верёвок и «думала бежать через окно», спускаясь по этим верёвкам; «но то, на чём она спускалась, оборвалось. Она упала на землю, ушибла себе бока и спину и долго была от этого больна».