Читать книгу - "Непобедимый. Жизнь и сражения Александра Суворова - Борис Кипнис"

«Турки армию по сю сторону Дуная – то война силою на черте Шумлы, то ей быть, – толпятся около Адрианополя, – то ее намеряет. Нигде такового еще нет, но с прибавлением вооруженных обывателей довольно они уже в войсках сильны, чтобы впасть в буйный разрыв, к которому более прежнего оказывают склонность…»^[1309]

Что бы он ни писал о возможности военной вспышки, ключевой была фраза: «Нигде такового еще нет»^[1310]. Он прекрасно понимал, что на 30 июня время для начала новой войны у турок почти уже упущено. Да она теперь его и не так уж привлекала. Ибо хотел он на совсем другую войну, полыхавшую у западной границы России уже три месяца. Сердце его рвалось в Польшу.

Последний акт трагического заката Речи Посполитой свершился в тот роковой для нее 1794 год. Мы помним, что майская Конституция 1791 г., несколько усиливавшая королевскую власть и упорядочивавшая работу Сейма, вызвала ненависть магнатов, терявших ряд рычагов политической монополии на власть. Эта Конституция не могла быть приятна и соседям Польши, раз укрепляла ее государственность. Пруссию и Австрийскую империю пугало некоторое сходство с тогда же вводимой конституцией во Франции.

Екатерину II раздражало понимание, что если документ укрепится, то она не сможет более претендовать на роль фактического протектора польского государства, что шло вразрез с ее политическими целями. При поддержке императрицы в 1792 г. возникла Тарговицкая конфедерация противников новой Конституции, и по приглашению Екатерины II 7 мая (старый стиль) русские войска перешли восточную границу Польши. Исход этой кампании был предрешен: русские войска насчитывали до 100 тысяч человек против не более чем 45 тысяч поляков, да еще и раздробленных. И хотя Т. Костюшко 7 июля (старый стиль) с шестью тысячами человек сразился при Дубенке с 19 тысячами русских, это могло спасти лишь честь польского оружия – не более, так как 13 июля (старый стиль) король Станислав-Август приказал польским войскам прекратить сопротивление. Конституция 3 мая была отменена, а многие патриоты, в том числе и Костюшко, ушли в изгнание.

Год после этого плелись сложные интриги и совершались дипломатические маневры, когда, наконец, 22 июля (старый стиль) 1793 г. польский Сейм, собранный в провинциальном Гродно, склонился перед железной волей императрицы и штыками русских войск: второй раздел Речи Посполитой свершился. К империи отошло 250 200 км² и более чем 3 млн новых подданных. Теперь три четверти Белоруссии и весь правый берег Днепра с Подолией вошли в ее состав. То, что осталось от некогда великого и гордого шляхетского государства, фактически превращалось в протекторат, полностью зависевший от Санкт-Петербурга. Магнаты, загубившие в 1792 го-оду дело польской независимости, сохранили свои земли и богатства, лишь некоторые из них чувствовали жгучий стыд от того, чем закончилась их попытка сохранить свои привилегии. Мелкопоместная шляхта глухо роптала, но подчинялась. Только меньшинство дворян и горожан, прошедших выучку в школе Просвещения и видевших перед собою французский пример любви к Отечеству, поклялись так просто не выпустить из рук последние крохи польской свободы. Был среди них и Костюшко, на которого теперь были обращены взгляды тех, кто в Польше и за ее пределами стремился сбросить постыдное иго.

Затишье, а точнее, болевой шок, наступивший после роковых событий июля-августа 1793 г., когда вслед за Россией и Пруссия оторвала себе кусок живой польской плоти^[1311], стало проходить к глухой декабрьской поре 1793 г. С одной стороны, победы французского республиканского оружия над пруссаками и австрийцами внушали неопределенные надежды на военную помощь Республики, а с другой – политика нового русского посла И. А. Игельстрома, стремившегося сократить польскую армию втрое, до 15 тысяч человек, стала вызывать все более сильное негодование в среде офицерства, поместного шляхетства, интеллигенции и буржуазии. Кадры для нового восстания множились на глазах: к сторонникам Конституции 3 мая начинали примыкать и те, кто полтора года назад приветствовал Тарговицкую конфедерацию. Поддерживалась связь с изгнанниками, в особенности с Костюшко, велись переговоры с якобинскими вождями в Париже. Наступал май 1794 г., в воздухе начало пахнуть не только весной, но и приближающимся восстанием. Разоружение польской армии, начавшееся на рубеже февраля-марта, спровоцировало преждевременное восстание. Костюшко хотел подождать, пока Турция или Франция не пообещают помощь. Какие-то слухи о переговорах с турками в искаженной форме дошли тогда и до Суворова, говорившего в одном из своих писем, что польский вождь участвует в обучении турецких войск^[1312].