Читать книгу - "Тайный Тибет. Будды четвертой эпохи - Фоско Марайни"

Между Сингхиком и Тонгом. Люди, населяющие эти долины, – лепча – маленькие, незаметные и молчаливые. Изобилие природы в этих краях – грозные реки, разрушительные, прожорливые леса, окованные льдом пики, исчезающие в синем небе, – кажется, совершенно одолели и подчинили тех, кто пришел жить сюда в древности. Или они смогли приспособиться только ползком, прячась, уклоняясь? Сегодня я услышал едва различимый шорох за спиной, и из плотного подлеска появились двое босых мужчин. Это были отец и сын. У обоих были длинные волосы, все еще обычные в этих местах, но не было ни следа бороды. Юноше по имени Гулунг было девятнадцать лет, но он вел себя как тринадцати– или четырнадцатилетняя девочка, робел, стеснялся и краснел. Сейчас лепча осталось лишь несколько тысяч, большинство из них живут в окрестностях Мангена, Сингхика и в долине Талунг.

Власть в Сиккиме находится в руках небольшого правящего класса тибетцев, завоевавших эту землю с севера несколько веков назад. В целом это энергичные, предприимчивые люди. Однако в большинстве своем население Сиккима состоит из недавно иммигрировавших непальцев. Как и лепча, это люди небольшого роста, но они чрезвычайно активны и разбегаются повсюду, как муравьи в человеческом облике. Они чем-то похожи на японцев. (Непал – индийская Япония!) Они постепенно распространяются на восток и запад. Они трудолюбивы, помогают друг другу, организуются, умножаются и всегда говорят по-непальски. За городом они всегда ходят с кривым ножом, который называется кукури. Я купил такой вчера у двух непальцев, которые неприязненно посмотрели на меня. Я подумал, что, если куплю у них оружие, это позволит мне отдохнуть в полном спокойствии. Кукури вместе с ножнами, дополнительным кинжалом, кремнем и кресалом и прочим весит около двух с небольшим килограммов.

Идя по нашей каменистой ослиной дороге, мы то и дело натыкаемся на жилища лепча. Они живут в хижинах, типичных для всей Юго-Восточной Азии, но построенных на сваях разной высоты. От Японии до Явы, от Бирмы до Бенгалии детали меняются, но общая конструкция одна и та же.

В какой-то момент мы повстречали у ручья нескольких тибетцев. Они поставили шалаш, искупались и сели есть и пить. Когда я поздоровался с ними по-тибетски, они уговорили меня выпить вместе с ними чанга. Разница в характере между группами людей, обитающих в этих долинах, самая примечательная. Лепча маленькие, робкие, молчаливые, как дети; они всегда прячутся и знают все секреты леса. Непальцы тоже маленькие и молчаливые, но они активные и энергичные, постоянно шевелятся, как муравьи. Тибетцы большие, шумные, экспансивные и наименее восточные из всех восточных людей, созданные, чтобы шагать, как великаны, по своим бескрайним плато, всегда готовые пить, петь или поверить в чудо; купцы, разбойники, монахи и пастухи.

У Цунтанга. Мир, казалось, состоит исключительно из воды и зелени. Камни и валуны настолько заросли растениями, что их совсем не видно. Только там, где есть проточная вода, обнажается горный камень. Сегодня ненадолго вышло солнце, и я спустился к Тисте, чтобы искупаться. Воздух все такой же жаркий, но вода, стекающая прямо с ледников, очень холодная. Течение страшно сильное, плавать было невозможно. Можно было только окунуться между двумя большими валунами у берега, где поток не такой быстрый. Недалеко оттуда над оврагом протянулся веревочный мост, типичный для этих мест. Он очень пугающе раскачивался, и только лепча могут уверенно ходить по нему. Изобилие воды в долинах Восточных Гималаев – это что-то жуткое. Везде там водопады, потоки, омуты, родники. Создается смутное впечатление, что эти горы все еще сказочно молодые, что процесс роста все еще очень активен, что все движется, плюхается, скользит и съезжает под гору. На самом деле вода уносит фантастическое количество земли и песка и перекатывает массы камня, таким образом понемногу каждый день разрушая колоссальные горы.

Лачунг. Последние туманы и первые ели. Внезапно мы оказываемся в другом, более знакомом мире, в обстановке, которая напоминает Альпы, Италию, прекрасную и далекую Европу. Даже хижины уже не на сваях и покрыты соломой. Если бы не некоторые характерные признаки, показывающие, что мы в буддийской стране, эти домики перед нами вполне могли бы находиться в Бернском Оберланде или в Валле-д'Аоста.

После Лачунга. Мы снова посреди густого и, кажется, нескончаемого леса, но как он отличается от леса, в котором мы были всего два или три дня назад! Теперь мы забрались на высоту 2700 метров, и вместо чужой и экзотической, поразительной и ужасающей растительности мы оказываемся среди хвойных деревьев и рододендронов. Невозможно представить более разительный контраст. Единственное препятствие, которое ограничивает кишащую жизнь в бесконечной жаре и влаге внизу, – это нехватка физического пространства. Каждая форма жизни вынуждена проделывать свой путь за счет других форм жизни; жизнь процветает на смерти, воры и паразиты, кровососы и ловкачи жиреют и размножаются. Здесь борьба за жизнь другая. Это меньше борьба видов между собой, скорее борьба всех видов против сил природы – ветра, мороза, камня, лавины, бурь. Поэтому основной характер двух лесов диаметрально противоположен. Лес, где мы сейчас, высокий и сухой. Здесь хитрые и ловкие уже ни на что не годны, потому что для выживания нужна сила, стойкость, внутренняя энергия. На человеческом языке нижний лес как большой город, где процветают ловкачи и вымогатели, но здесь нас окружает жизнь, существующая в солнце и ветре, больших вещах, перед лицом которых ложь бесполезна.

Вверх по боковой долине. Рододендроны! В Гималаях рододендроны – деревья высотой с липу или грецкий орех. Это отнюдь не маленькие кустики, как в Альпах, они образуют чащу, покрывающую целые горные склоны. С мая по июль они цветут великолепными розовыми, сиреневыми или ярко-желтыми цветами, цветами изящными чуть ли не до декадентства. Сегодня утром я ушел с тропы, с дороги, с последнего следа человека и несколько часов карабкался по боковой долине, затерянной в лесу. В такой дали от всех обитаемых мест природа нетронутая, дикая, полная тайны. Мне пришлось перебираться через стволы деревьев, недавно поваленных бурей, и других, лежавших там годами, заросших мхом и лишайником. То и дело испуганная птица вспархивала из-под листвы и улетала. Сухие листья, сосновые иголки, бурелом трещали, когда я наступал на них. Наконец в этих альковах первобытного леса, подходящего для битв между медведями и великанами или для криков дикарей, я наткнулся на сады роскошных рододендронов, пышных, бесконечно утонченных и томных, с текстурой, похожей на нечто среднее между плотью и шелком, с тонкими оттенками – праздник, который тихо готовился каждый год в течение веков, совсем ни для кого.

За Юмтангом. Мы среди последних деревьев, и вдалеке видно первый снег. Сегодня утром мы вышли на рассвете. На деревьях в лесу свисали странные лишайники в жемчужинах росы в лучах раннего утра.

Приближаясь к Самдонгу. Деревья вдруг исчезли. Чащобы рододендронов провожали нас некоторое время, а потом мы вышли на открытые пространства, к высоким горам. Но что это за персонажи цвета серы, которые карабкаются по горам? Они были похожи на жрецов, собирающихся на торжественную встречу на какой-то далекой вершине. Это чукар, странное растение из семейства гречишных, которое растет в одиночестве вплоть до невероятной высоты, до четырех с половиной километров и выше, на моренах, за последними скудными пастбищами, где выживают только трава, осока да крошечные горные растения. Носильщики сказали мне, что сердцевину чукара можно есть сырой. Я попробовал, она освежала. Кто же занес тебя сюда, великолепное, экзотическое растение, достойное оранжереи? Может быть, ты последнее приветствие из Индии.