Читать книгу - "Великий князь Николай Николаевич - Юрий Данилов"

Командиры эскадронов, покровительствуемые сверху, больше всего берегли тела лошадей. Шаг на походе и рысь при перестроении считались вполне нормальными аллюрами, и при малейшем усилии конной части лошади, как не втянутые в работу, задыхались и покрывались усиленным потом. В полках кавалерии служило много офицеров, которых привлекала в этот род оружия только красивая форма обмундирования, но которые, в сущности, не любили и не знали лошади; офицеры эти садились в седло редко, только по необходимости, и при этом крайне неохотно. Приходилось встречаться даже с таким явлением, что у некоторых кавалерийских начальников в армии не было собственных лошадей; в редких же случаях служебной необходимости они выезжали в строй на казенных строевых лошадях. Личный состав кавалерии, как, впрочем, и в других родах оружия того времени, не отсеивался; при отсутствии тренировки он преждевременно старился, с годами терял свои знания и ко времени получения высших должностей оказывался вполне непригодным как для понимания современных требований, так и тем более для проведения их в жизнь. Вырабатывался тип особого командира – «ремешка», как тогда называли, или просто каптенармуса, который считал своей главной обязанностью сбережение казенного имущества в целях простого накопления полковых сумм, а иногда и просто собственного обогащения. Совсем недалеко было то время, когда командование частью, и в особенности конной, считалось известного рода «кормлением»…

Великий князь прежде всего сразу и круто изменил систему воспитания офицеров своего полка. На полковые средства были заведены собаки, и офицеры полка были выведены из манежа на простор царскосельских полей. Начались охоты «по зверю» и «искусственному следу», к которым привлекались все офицеры полка. Последние пошли навстречу своему командиру, щеголяли перед другими полками своими кровными лошадьми и душой отдались кавалерийскому спорту. Я хорошо помню, как с тех пор серые гусарские лошади и блестящие всадники в темно-синих венгерках с золотыми шнурами были наиболее частыми фигурами, победоносно мелькавшими на всех конных праздниках и ристалищах.

Глядя на них, подтягивались, конечно, офицеры и других полков.

Сам великий князь имел прекрасную конюшню и в строй чаще всего выезжал на крупных, выводных из Англии гунтерах, которые так шли к его высокой и статной фигуре. На все Красное Село известен был его безукоризненно белый молодой 6-вершковый выводной гунтер, не отказывавшийся ни от каких препятствий, горделиво взлетавший на артиллерийские брустверы и без колебаний бросавшийся оттуда со своим смелым всадником вниз. Держал великий князь, конечно, для себя и упряжных лошадей, на которых ездил всегда в шорной запряжке. В Царском Селе его чаще всего можно было видеть в шарабане, причем нередко он сам правил лошадьми; в Петербурге же он ездил в небольшой карете. Русской упряжки он, по-видимому, не любил, и русская троечная упряжка употреблялась им только в лагере в Красном.

Одновременно с любовью к полевой езде сам великий князь был также и тонким знатоком манежа. Офицерской ездой в полку он руководил лично, как в поле, так и в манеже.

Великий князь официальную часть своей жизни обосновал в районе расположения полка, в так называвшемся командирском домике, где он принимал по службе всех, имевших к нему дело. Нередко, раза 2–3 в неделю, он завтракал в офицерском собрании, что давало ему возможность ближе знакомиться с офицерским составом полка. За завтраком, общим для всех офицеров, великий князь выпивал обычную рюмку водки и стакан какого-нибудь легкого вина, не позволяя себе никаких излишеств, чтобы сохранить силы для дальнейшей дневной работы.

Таким образом, все рассказы о безмерном употреблении великим князем в молодости спиртных напитков в значительной мере преувеличены. В молодых годах великий князь любил не столько вино, сколько общее веселье, что составляет одну из очень характерных черт русской широкой натуры: «пей, да ума не пропей»… В более пожилых годах, например в бытность в Ставке, великий князь Николай Николаевич почти что ничего не пил. Но радушие, гостеприимство и любовь попотчевать гостя чем-либо особенным у него остались навсегда.

В бытность свою в полку эскадронным командиром великий князь в соответствии со своим служебным полковым положением сближался несколько короче лишь со старшими офицерами полка, сходясь иногда с ними на «ты». Но вполне близких, дружеских отношений у него в полку не было, что облегчило ему в будущем переход на должность командира полка.

Надо, однако, заметить, что в названном полку привыкли к довольно частым назначениям командирами полков своих же старших полковников, причем благодаря такту офицеров это не препятствовало вновь назначенному командиру становиться сразу в свое новое положение. Тем легче оказался такой переход для великого князя. По отзывам его однополчан, вследствие продолжительного пребывания великого князя в полку между ним и полком выработалась некоторая как бы общность психологии, которая в конце концов спаяла полк с его командиром в одну общую монолитную массу.

По должности командира полка великий князь выбрал на освободившуюся вакансию полкового адъютанта ротмистра Крупенского, который оставался в этом звании во весь период пребывания великого князя во главе полка.

Офицер этот был одним из самых доверенных лиц великого князя Николая Николаевича и с оставлением последним полка перешел к нему на должность личного адъютанта. Впоследствии, в бытность великого князя Верховным главнокомандующим, М.Е. Крупенский был при нем генералом для поручений. Великий князь очень благоволил к нему, говорил ему «ты», и в моих ушах еще до сих пор слышится ласковый по интонации и резкий по тембру голос Верховного, зовущего в вагоне-столовой своего преданного бывшего полкового адъютанта уменьшительным окриком: «Крупа»!..

М.Е. Крупенский исполнял у великого князя обязанность как бы обер-гофмаршала. Он был одним из самых приближенных к великому князю лиц и дольше других сумел сохранить к себе привязанность великого князя.

Оставшись после революции в России, М.Е. Крупенский очень бедствовал, по имеющимся сведениям, умер в большой нужде.

В обращении с офицерами полка великий князь был по большей части сдержан, подавляя в себе ольденбургскую кровь, и никогда не позволял себе оскорбляющих резкостей.

Непослушная горячая кровь от времени до времени все же прорывалась, но чаще всего это было в пылу каких-либо строевых учений или по поводу их, почему вскоре все забывалось, тем более что после учения в офицерском собрании великий князь никогда не пропускал случая загладить неприятный осадок какой-либо шуткой или другим каким-либо знаком внимания к офицеру, оказавшемуся причиной раздражения.

На каждого из офицеров великий князь смотрел как на человека, добросовестно выполняющего свой долг, что и обязывало его оказывать всем должное доверие и уважение. Лишь встречаясь с невыполнением требований службы или – что еще было хуже – безразличным к ней отношением, он пользовался своей командирской властью, карая провинившихся, но всегда лишь в мере важности проступка. В этих случаях ни для кого у него не было пощады и даже самые старшие офицеры полка не могли рассчитывать на какое-либо снисхождение. Но ни к кому у него не оставалось злобы, как не было у него и любимчиков. Лишь одного офицера, крайне неисправного по службе, он прогрессивно росшими взысканиями вынудил оставить полк.