Читать книгу - "Нерон. Царство антихриста - Макс Галло"

Сенека игриво похлопал меня по плечу.

— Испокон веку люди ведут себя подобным образом, — сказал он. — То, что считается преступлением здесь и сейчас, не будет таковым завтра и не было им вчера. В Спарте женитьба дяди на племяннице считалась вполне законной: в Египте фараон мог взять в супруги свою сестру. Так почему же сенат не имеет права разрешить брак Клавдия и Агриппины сегодня, а завтра — помолвку Октавии с Луцием Домицием? Мудр тот, — продолжил он, — кто не пытается изменить то, что изменить нельзя. Дует ли ветер с севера или с юга, с запада или с востока, он приемлет это как данность, стараясь лишь защититься или использовать неизбежное к своей выгоде.

Сенека остановился, поднял голову и, казалось, наблюдал, как под ветром колышутся верхушки кипарисов. Потом тихо, как бы про себя, добавил:

— Но для того, кто не знает, куда бредет, ветер никогда не будет попутным.

9

Агриппина была подобна ветру, грозящему бурей.

Ее речи, как порывы урагана, вырывали жизнь у тех, кто мог стать препятствием к осуществлению ее планов. И даже у тех, кто давным-давно, месяцы, а то и годы назад, пытался встать на ее пути.

Я смотрел на нее с ужасом.

Она расспрашивала вольноотпущенника Палласа. По ее манере говорить с ним, прикасаться к его руке, плечу, шее, по взгляду, которым она его обволакивала, приблизившись и даже слегка прижавшись к его груди, я угадывал, что она — его любовница. Или, точнее, она выбрала его в любовники, чтобы сделать преданным слугой, послушным инструментом для достижения своих целей.

Она его расспрашивала.

Помнит ли он ту женщину, Лоллию, которую один из приближенных Клавдия, Каллист, прочил императору в жены?

Паллас равнодушно отмахнулся: это же было еще до свадьбы Агриппины с Клавдием и до обручения ее сына с дочерью императора. Сегодня Лоллия была богатой римлянкой, дочерью консула, не более того. И думала только о любовниках. Паллас засмеялся было, но молчание и выражение лица Агриппины обеспокоили его. И он забормотал, начиная понимать:

— Ну да, она посмела соперничать с тобой, это правда.

Агриппина опустила голову. Лоллия сделала больше: она просила совета у магов и халдеев, молилась статуе Аполлона, пытаясь получить божье благословение на свой возможный союз с Клавдием. И, следовательно, желала провала ее собственных, Агриппины, планов. Ведь видели, как Лоллия приносила в жертву черного быка.

— И эта женщина, совершившая святотатство, мой недруг, до сих пор спокойно живет в Риме?

Паллас потупился.

— Император должен покарать Лоллию, — настаивала Агриппина. — Предупреди его, что она вынашивает опасные для государства планы и что надо лишить ее возможности их реализовать.

Паллас, пятясь, вышел из комнаты, уверяя, что немедленно переговорит об этом с императором.

Несколько дней спустя сенат объявил о конфискации имущества Лоллии и выдворении ее за пределы Италии.

Но и этого Агриппине было недостаточно. Я выяснил, в частности, что трибун с подразделением преторианцев был послан из Рима в Галлию, где Лоллия отбывала свою ссылку. Им было поручено принудить ее к самоубийству.

В Риме все склонялось перед Агриппиной.

Ожидая приказаний, каждый день являлся Паллас, верный пес, которому она отдавала свое тело как высшую награду за службу.

Некоторое время спустя она потребовала, чтобы другая женщина, Кальпурния, одна из куртизанок Клавдия, была изгнана из города за то, что когда-то император покупал ее красоту, тем самым нанося ужасное оскорбление Агриппине, своей супруге. Изгнание означало неизбежную смерть вдали от столицы. Когда задуманное свершалось, ни сенаторы, ни император уже не помнили о жертве. Агриппина же, напротив, следила, чтобы охранники, которым было поручено преследовать жертву, привозили доказательства гибели попавшего в немилость. Она с удовольствием рассматривала и ощупывала кольцо или браслет, принадлежавшие покойнику, любила выяснять подробности последних минут. Достало ли обреченному мужества самому перерезать себе горло или вскрыть вены или все же пришлось прикончить его ударом меча? С остановившимся взглядом выслушивала она эти рассказы. А потом, умиротворенная, несколько дней подряд присутствовала на уроках, которые Херемон и Сенека давали ее сыну.

Я тоже бывал там, оставаясь в каком-нибудь полутемном углу. Меня поражали внимание, с которым ребенок слушал учителей, уместность и четкость задаваемых им вопросов.

Херемон, автор «Истории Египта» и нескольких исследований о религии этой провинции, рассказывал ему о боге Солнца. Луций Домиций прервал его и с гордостью сообщил, что он, как и фараоны, тоже родился от бога Солнца.

Затем Сенека тихо и протяжно рисовал ученику образ доброго принца, который должен верить в бессмертие души и прислушиваться к голосу разума, а не своих страстей. На этот раз вмешалась Агриппина — она заявила, что не хочет, чтобы Луцию Домицию забивали голову философией и всякими восточными верованиями — этой моралью рабов. Ее сын не должен стать последователем религий и сект, утверждавших, будто люди, независимо от их происхождения — будь они потомками богов и императоров или отродьем рабов и вольноотпущенных — обречены на бессмертие души.

— И ты утверждаешь, Сенека, что рабы, распятые Крассом, или те, которых преследовал мой предок Цезарь, и вправду имели душу?

Она потребовала, чтобы Клавдий запретил в Риме иудейские секты, публичные диспуты которых смущали горожан. Моисей или этот Христос, чьими учениками объявляли себя некоторые иудеи, не имели права быть гражданами Рима, самого большого города в мире, мозга и сердца великого государства — империи.

Агриппина расхаживала взад и вперед. Ее сыну, продолжала она угрожающим тоном, нужны уроки не философии и целомудрия, а риторики: он должен стать самым выдающимся оратором Рима. И, поколебавшись, добавила:

— Он будет сыном императора.

Она была так уверена в себе, что не считала нужным скрывать свои планы.

Я видел, как она кружила около Британика, сына Клавдия и Мессалины, восьмилетнего ребенка с большими внимательными глазами, длинной шейкой и прозрачной кожей. Она ласкала его кончиками пальцев, касалась своим покрывалом — черным, как у отравительницы Лукусты, обнимала и нашептывала, что Луций Домиций будет ему старшим братом и защитником.

Позже Сенека рассказывал мне, что она приказала одному из своих верных людей добиться от сенаторов требования, чтобы помолвка Октавии и Луция Домиция непременно дополнялась усыновлением ее мальчика императором Клавдием. Для этого будет достаточно, чтобы Клавдий явился в сенат и объявил о своем решении усыновить ребенка жены.

Я был удивлен. Если император согласится на это, то судьба Британика, его единственного наследника по плоти и крови, будет решена раз и навсегда. Кто поверит в сказки о том, что старший будет защитником младшего?