Читать книгу - "Московское царство и Запад. Исторические очерки - Сергей Каштанов"

Автор делает вывод, что в колониальный период подневольный труд преобладал в большинстве отраслей хозяйства (относительное исключение составляют рудники)^[1340].

Пьер Доке (Лион) в докладе «Большие водяные мельницы и социальные отношения» предложил новую периодизацию «волн» распространения «больших» водяных мельниц (с вертикальным колесом): 1) конец I в. до н. э. – I в. н. э.; 2) VI–IX вв.; 3) начало X в. Доке различает мельницы: 1) ручные, 2) использующие тяговую силу домашних животных, 3) водяные с горизонтальным колесом, 4) водяные с вертикальным колесом и 5) ветряные. Автор полностью (и без каких-либо объяснений) исключает из рассмотрения последние и сосредоточивает свое внимание на различии социальных отношений, связанных с употреблением мельниц четвертого типа, с одной стороны, и трех первых – с другой. Он подчеркивает отсутствие последовательной смены одного типа мельниц другим. Древнейшие типы (ручные и тяговые), совершенствуясь, сохранились до XVIII в. и даже до наших дней. Водяные мельницы с горизонтальным колесом (далее называемые для краткости горизонтальными) появились первоначально на Ближнем Востоке и в Китае, затем в Греции (отсюда их обозначение как «греческих»), Италии, а в I–III вв. н. э. – в Дании и Ирландии. Они также дожили до нашего времени и встречаются в Норвегии (отсюда их обозначение как «нордических» или «северных»), Румынии, Ливане, во многих районах Центральной Азии, в горных районах Франции.

Водяные мельницы с вертикальным колесом^[1341] (далее для краткости называемые вертикальными) были описаны еще Витрувием (I в. до н. э.). Из всех типов это наиболее сложный и дорогостоящий механизм. Витрувианские мельницы обладали мощностью около 3 лошадиных сил, но уже в XII в. мельницы этого типа могли иметь мощность до 30 л.с. В том же XII в. мощность самых крупных горизонтальных мельниц не превосходила 20 л.с. Мощность мелких горизонтальных мельниц составляла 0,5 л.с., что равняется максимальной мощности ручной мельницы, использующей труд двух работников. Постройка больших вертикальных мельниц была под силу только крупным землевладельцам и городам, в то время как горизонтальные мельницы могли быть созданы и крестьянскими общинами.

Распространение вертикальных мельниц автор и связывает прежде всего с развитием крупного землевладения: 1) товарного (римская вилла того типа, который был описан Колумеллой, I в.); 2) натурального по преимуществу или в значительной степени (домениальное хозяйство каролингской знати, императора и духовенства, VIII–IX вв.); 3) «банального», или баналитетного (когда мельничное право становится монополией, баном сеньора, с X–XI вв.). Если для первых двух периодов автор настаивает на целостном или централизованном характере вотчины (собственно господское хозяйство) как условии введения больших мельниц, то отличительную черту третьего периода он видит в стремлении сеньора в условиях децентрализации вотчины сделать мельницу орудием централизованного контроля за мелкими держателями земли (крестьянами), хотя и в этом периоде он находит черты известного роста домениального хозяйства как такового.

Согласно Доке, после первого и второго периодов распространения больших мельниц наступали периоды спада этого процесса, связанные с кризисом централизованной вотчины: 1) в III–V вв. и 2) в конце IX–X вв.

Автор оспаривает тезис М. Блока о том, что появление больших мельниц было результатом кризиса рабовладельческой системы (исчезновение или сокращение численности рабочей силы для обслуживания ручных мельниц). Кризис рабовладения Доке датирует III–V вв. и проявление его видит в разрушении централизованной виллы и замене ее системой держаний – наделении рабов землей. Это не приводит к созданию больших мельниц, а, напротив, способствует распространению ручных мельниц, которыми пользуются рабы, посаженные на землю. Впрочем, автор признает факт распространения вертикальных мельниц в III–V вв., но не в деревне, а в городе, причем ему приходится вслед за Ш. Парэном (Ch. Parain) объяснить их возникновение там уменьшением числа рабов и сокращением фуража для лошадей. Однако не было ли сокращение числа рабов в городах проявлением общего кризиса рабовладения?

Идя дальше вглубь веков, автор говорит, что и распространение больших мельниц во второй половине I в. до н. э. – I в. н. э. тоже не связано с кризисом рабовладения, поскольку в этот период совершается переход от «расточительного» рабовладения (когда состав рабов постоянно пополнялся дешевой рабочей силой, захваченной во время военных походов) к «классическому» рабовладению (когда источники рабовладения сокращаются, рабов становится меньше и стоимость их увеличивается). В данном случае автор признает, что причиной возникновения больших мельниц было не только существование централизованной виллы, но и снижение числа рабов и их дороговизна. По мнению Доке, рабство само по себе не было ни препятствием, ни стимулом для появления «машин», но его изменение в рамках централизованной вотчины послужило, несомненно, движущей силой первой (еще, конечно, довольно слабой) волны распространения «больших» водяных мельниц, причем создание их было под силу лишь наиболее богатым и могущественным владельцам.

Касаясь второй волны распространения больших мельниц, при Каролингах, автор подчеркивает возврат в это время к рабству в форме института пребендариев (тип холопов на месячине) и связывает мельничный «бум» опять-таки с централизованной вотчиной, а не с упадком рабовладения, хотя и тут он указывает в числе возможных мотивов введения вертикальных мельниц стремление сеньора экономить рабов как рабочую силу, чтобы расходовать ее наиболее рационально.

Докладчик считает проявлением «вульгарного материализма» точку зрения Лефевра-де-Ноэт (1931 г.), полагавшего, что развитие производительных сил сделало рабство экономически неэффективным и поэтому оно уступило место феодализму. Автор склонен скорее поддержать мнение К. Маркса и Ф. Энгельса, высказанное ими в «Немецкой идеологии» (1845–1846 гг.), относительно того, что на ранних ступенях исторического развития производительные силы не гарантированы от уничтожения в результате различных случайностей вроде войн и нашествия варваров^[1342]. Если рассматривать не только период кризиса рабовладения (сравнительно короткий), но всю длительную эпоху пережиточного рабства (post-esclavagisme) (III–VIII вв.), то не удастся заметить никакого крупного технологического скачка, который бы узнал тогда Запад, говорит Доке.

Критически отзывается он и о концепции тех, кто вообще отрицает роль рабства в развитии производительных сил и считает, что оно всегда тормозило технический прогресс.