Читать книгу - "Древняя история казачества - Евграф Савельев"

Однако были случаи, что старшинское звание было даваемо некоторым лицам и по протекции, без всяких заслуг пред Войском. Так, сын атамана Фрола Минаева Василий получил звание старшины по просьбе отца в то время, когда его личные заслуги были еще мало известны. Звание это ему поднесли сторонники старого Фрола. Такой порядок при старом всенародном Круге был нетерпим. В XVII в. почетное звание старшины давалось кругом только за личные заслуги пред всем Войском. Иван Иванов «сын Фролов» награжден старшинским званием «за заслуги отца и деда» в 1732 г. уже не кругом, а грамотой имп. Анны Ивановны; такое же звание получил из рук императрицы в 1734 г. и сын старшины, впоследствии «жалованнаго» войскового атамана, Данилы Ефремова — Степан Данилович Ефремов, также за заслуги отца[414]. Сам Данила Ефремов за 15-летнее атаманство пожалован в 1753 г. чином армейского генерал-майора[415]. Такое вмешательство верховной русской власти в дела казачьей военной общины, как растлевающее начало, дало самые пагубные для Дона последствия, выразившиеся в том, что некоторые из донских казаков по проискам отцов и дедов или знатных родственников, за взятки и посулы царским вельможам, стали награждаться российскими чинами еще «качаясь в люльке».

Единственный из всех донских старшин первой половины XVIII в. Иван Краснощеков в 1738 г. за свои великие военные подвиги был пожалован императрицей Анной Ивановной чином армейского бригадира, с награждением его золотой медалью с изображением коронации, украшенной алмазами, и жалованьем по рангу. В грамоте Анна Ивановна Войску писала, чтобы «онаго Краснощекова за действительнаго армейскаго бригадира имели и почитали, и понеже он и без того, яко старший над всеми протчими старшинами, первенство имеет и яко действительный армейский бригадир, под командою войскового атамана быть не может». Далее императрица повелевала, что если будет по ее указу назначен донским полкам поход, «то быть ему в тех походах главным командиром»[416].

После разгрома Дона в 1708 г. донские казаки терпели большой недостаток в съестных припасах. Жилища их были разорены и сожжены, скот угнан калмыками и татарами, а все остальное съели царские войска. Присланное царское жалованье «добрым казакам», хлеб и другие припасы были лишь каплей в море и пошли в «дуван» только среди низовых, «верных» казаков. Но богата природа Донского края; нужда заставила донцов взяться за земледелие и садоводство. Плодовые сады и виноградники покрыли берега Дона от Мелехова до Цымлы. Скот добыли из постоянных стычек с кубанскими татарами. Разоренные места по Медведице, Хопру, Бузулуку и Донцу скоро были заселены выходцами из других, уцелевших станиц. Царь, занятый войной с Швецией, слал на Дон грозные указы не принимать беглых из России, но что значат эти требования «свыше», когда жизнь народа требует другое, — казаки не исполняли этих повелений и продолжали передерживать и хоронить в глухих хуторах пришлый люд. Во главе этого стояли сами донские старшины и домовитые казаки. В 1728 г. для сыску беглых на Дон прибыл ген. — майор Тараканов, но по настоянию Войска «из уважения к его заслугам», высочайшим указом 9 сентября 1728 г. было повелено сделать высылку только из тех, которые пришли на Дон после 1710 г.[417] Но и это и последующие царские повеления донцы ухитрялись не выполнять и ограничивались одними отписками, что на Дону, при всем желании, «беглых не розыскано».

К концу царствования Петра I население Дона простиралось до 60 тыс. казаков, способных носить оружие. Из них в 1711 г., по повелению царя, при объявлении войны Турции, 14 266 казаков, бывших в действующей армии (очередные), стали получать содержание из казны[418]. С тех пор Донское войско, как бы возродившись из пепла, исполняя царские повеления, стало принимать обязательное участие во всех войнах России, выдвигая на европейскую сцену, как и в минувшие века, своих легендарных чудо-богатырей, пред которыми восторгался сам знаменитый Суворов и доблести которых завидовал гениальный Наполеон[419].

Под конец своего царствования Петр I, убедившись в великой стойкости казаков в военном деле, примером чему служили геройские схватки их с горскими народами во время персидского похода, и способности их приспособляться везде и всюду к колонизаторской жизни, в 1724 г. повелел перевести с Дона, из донецких, хоперских, бузулуцких и медведицких городков, с помощью казны, до тысячи семейств и поселить их в предгорьях Кавказа, 500 семейств на р. Аграхани и 500 на Гребнях, для охраны от набегов горцев[420]. В следующем году, по повелению Екатерины I, в помощь им туда же были командированы, в Гилянь и к крепости Св. Креста, 3000 конных казаков и 500 калмыков[421].

Преемники Петра, следуя его политике, в 1731–32 гг. потребовали от Войска переселить на Волгу, на Царицынскую линию (от г. Царицына до р. Камышенки) до 1200 семейств охотников из ближайших станиц, для защиты этих мест от вторжений кочевых народов с Кубани и Кавказа[422]. Из этих переселенцев там образованы городки: Дубовка, как главный войсковой центр, с войсковым управлением — атаманом и старшинами, в котором было три станицы — Дубовская, Средняя и Волжская, потом Балыклеевская, Караваевская и Антиповская, просуществовавшие до 1770 г., когда их повелено было перевести на вновь учрежденную линию от Моздока к Азову.

Таким образом, московские цари, по почину Петра I, окончательно подчинив своей власти донское казачество и разрушив его старый военный уклад, стали распоряжаться им, исполняя капризы своих советников-бояр, по своему усмотрению, очень часто вопреки здравому смыслу и в неуважение и нарушение интересов народной жизни. Царские вельможи, как это говорит многовековая история Дона и Запорожья, не любили казачество, как они не жаловали его и до последнего времени; в свою очередь этот свободолюбивый и сильный духом народ, от всей казацкой гордой души, не выносил этого уродливого и печального явления русской жизни — боярства, порождения самодержавия и самовластия, большею частью лиц невежественных и нередко кровожадных, всегда дрожавших за прерогативы своей «священной» особы. Часто каприз этих, случайно выплывших «на высоту» лиц, недоумение и упрямство служили законом для многомиллионного народа, выдвинутого веками и тысячелетиями на историческое поприще, много пережившего и много перестрадавшего в борьбе за свою независимость и за свою самостоятельность, за право жить на земле по непреложным законам своего национального умозрения и темперамента, национального характера.

Но, презирая бояр и по справедливости считая их виновниками всех народных бедствий, в донском казачестве на протяжении веков проскальзывает одна загадочная черта, несмотря на полный его, в самом широком смысле, демократический дух, — это благоговение пред царской властью, как олицетворением высшей правды на земле. Многие историки явление это объясняют влиянием Византии и проповедью высшего духовенства, другие тем, что в темной народной массе всегда пребывает рабский дух, но те и другие, по отношению к казачеству, как многовековому и испытанному в кровавой борьбе за свое существование народу, глубоко не правы. Казачество, благоговея пред единоверными им царями, жившими там, где-то, за пределами их владений, никогда не терпело вмешательства в их внутреннюю жизнь, свято оберегало свою свободу и вольности от чуждого их духу влияния, даже в религиозно-духовной жизни. Об этом свидетельствуют все ниже приведенные исторические факты. Казачество чтило московских велик, князей, а потом царей, как прежде оно чтило татарских ханов, покровителей христианства, начиная с Чингисхана, не за то, что они в силу судеб владыки на земле, а за то, что они всегда признавали за ними их древнее священное казачье право «хазака», свободу личности, быть независимыми, никому не подвластными в пределах их владений. Это право за ними торжественно признал Грозный царь в 1552 г., по взятии Казани, и дал им на это грамоту. Последующих царей они считали сберегателями этого права и за это их чтили и давали им помощь в борьбе с их общими врагами[423].