Читать книгу - "Гибель красных моисеев. Начало террора. 1918 год - Николай Коняев"

Действительно…

Еврей Яков Григорьевич Блюмкин убил человека. И не простого человека, а полномочного иностранного посланника, и не просто убил, а воспользовался для этого документами ВЧК, скомпрометировав тем самым эту организацию (если ее, конечно, еще можно было скомпрометировать). За это он заочно был осужден всего на три года лишения свободы, но и того срока не отсидел, потому что, когда явился с повинной, был немедленно амнистирован и возвращен на ответственную работу.

Зато Леонида Николаевича Боброва, о судьбе которого мы писали, рассказывая о «Каморре народной расправы», расстреляли только за то, что он взял якобы у Злотникова один экземпляр прокламации для ознакомления.

Родственники Леонида Иоакимовича Каннегисера пытались организовать вооруженный налет на Гороховую, 2, где размещалась ПЧК…

Чекисты считали этот факт доказанным, тем не менее всем арестантам наказание было ограничено теми месяцами, что они уже просидели под следствием.

Зато Василия Мухина расстреляли только за то, что он якобы дал 200 или 300 рублей на печатание прокламаций.

Понять что-либо в этой логике невозможно, если не вспомнить, что и Блюмкин, и Каннегисеры были евреями, а Бобров и Мухин — русскими.

Поэтому, хотим мы того или не хотим, но необходимо признать, что законы для евреев и неевреев, установленные большевиками, были принципиально разными.

Неевреев расстреливали иногда только за то, что человек чем-то не понравился следователю, зато еврей мог застрелить иностранного посланника или напасть на ЧК и отделаться незначительным наказанием.

22 декабря 1918 года Н.К. Антипов сочиняет целую пачку постановлений, каждое из которых по гуманности своей сделало бы честь любому самому гуманному судопроизводству.

«Каннегисер Софья Самуиловна, получив от Леонида Каннегисера записку с просьбой принять меры для организации побега, стала вести разговоры с подателем записки о плане побега Леонида Каннегисера, но ввиду трудности побега отказалась.

Чрезвычайная Комиссия постановила Каннегисер Софью Самуиловну считать виновной в попытке организации побега, но ввиду того, что она действовала без соучастия в этом деле какой-либо политической организации и что она сама отказалась от этой попытки, считать предварительное заключение достаточным за совершенный проступок и Каннегисер Софью Самуиловну освободить, дело прекратить, все отобранное при аресте возвратить».

«Ввиду непричастности Каннегисер Ольги Николаевны к убийству Урицкого (к подготовке нападения на Гороховую она была причастна. — Н.К.) дело о ней прекратить, ее освободить, все отобранное при аресте возвратить» …

Точно такие же «постановления» пишет Н.К. Антипов 22 декабря и по поводу Розы Львовны Каннегисер, Григория Константиновича Попова и других родственников и друзей Леонида, арестованных за попытку организовать его побег.

«Гуманизм» товарища Антипова был столь необыкновенен, что забеспокоилось даже начальство тюрьмы. Уже 21 декабря в Чрезвычайную комиссию полетели тревожные депеши:

«Уведомляю Чрезвычайную Комиссию для сведения, что согласно требования № 317 выданы конвою 20 сего декабря для доставления в Комиссию на допрос к тов. Антипову арестованные

Каннегисер Аким Самойлович,

Каннегисер Елизавета Акимовна,

Каннегисер Ольга Николаевна,

Каннегисер Роза Львовна,

Каннегисер Софья Самойловна,

Помпер Тереза,

и обратно в Дом не возвращены.

Каннегисер Софья Исааковна в Доме предварительного заключения не содержится.

Комиссар Дома предварительного заключения».

Поразительно и то, что товарищ Антипов прекращает дела лиц, связанных с убийцей «дорогого товарища Урицкого», единолично, не ставя в известность даже своего непосредственного начальника — нового шефа Петроградской ЧК Варвару Николаевну Яковлеву.

Еще поразительней, что через неделю после того, как все арестованные по этому делу были освобождены (самого Леонида Каннегисера расстреляли в октябре 1918 года), товарища Антипова назначили председателем Петроградской ЧК.

Разумеется, взлет в карьере Н.К. Антипова — а к тому времени, когда его все-таки расстреляли, он был уже заместителем председателя Совета народных комиссаров СССР — только предположительно можно связать с «гуманным» отношением к судьбе Каннегисеров.

Еще в августе отец его, Иоаким Самуилович (Аким Самойлович) Каннегисер, подал прошение украинскому консулу: «Представляю при сем документ о принадлежности моей к дворянству Виленской губернии, покорнейше прошу о зачислении меня в Украинское подданство со всем моим семейством», но после расстрела Леонида надобность в перемене гражданства отпала.

Иоаким Самуилович продолжал жить со своим семейством в Петрограде, не подвергаясь никаким преследованиям.

«Через некоторое время, — как вспоминает Н.Г. Блюменфельд, — старики уехали за границу вместе с Лулу. Счастье, благополучие, почет — все осталось позади.

Знакомый работник советского торгпредства видел потом Лулу в эмиграции, толстую, грубую. Родители умерли, она неудачно вышла замуж и разошлась, очень нуждалась. Все пошло прахом. Таким был конец династии Каннегисеров».

Этому, конечно, можно и посочувствовать, но при этом отметить все-таки, что семьи Каннегисеров никакие репрессии не коснулись.

Благополучно были отпущены все лица, арестованные товарищем Отго.

Отпустили Якова Самуиловича Пумпянского.

Отпустили Юлия Иосифовича Лепа.

Отпустили Максимилиана Эмильевича Мандельштама.

Отпустили Александра Рудольфовича Помпера.

Отпустили Лазаря Германовича Рабиновича.

Отпустили Иосифа Ивановича Юркуна.

Отпустили Рафаила Григорьевича Гольберга.

Отпустили Шевелямовшу Ароновича Лурье.

Отпустили Давида Соломоновича Гинзбурга.

Отпустили Рейнгольда Эдуардовича Розентретера.

Отпустили Александра Давидовича Пергамента.

Отпустили Якова Леонтьевича Альбова.

Отпустили Виктора Хаймовича Фридштейна.

Отпустили Адель Исааковну Натансон.

Отпустили Григория Израйлевича Гордона.

Отпустили Елену Бенедиктовну Блох.

Отпустили десятки других евреев, арестованных по записной книжке Леонида Каннегисера, и все они благополучно продолжали заниматься своими делами, словно и не было никакого красного террора, словно не в кровавой замятие уже вовсю бушующей Гражданской войны жили они, а в каком-то очень уютном, удивительно правовом, как теперь любят выражаться, государстве.