Читать книгу - "Петр Николаевич Дурново. Русский Нострадамус - Анатолий Бородин"

Где же тут личное чувство к П. А. Столыпину? Трезвая оценка состояния крестьянской массы и ничего более.

Может показаться, что П. Н. Дурново разделял надежды П. А. Столыпина на крестьян-собственников. И в литературе встречается утверждение, что «его взгляды на крестьянскую реформу Столыпина изменились» и он «признал необходимость перехода к индивидуальному владению наделами»^[911]. Думается, не все так однозначно. Конечно, разложение крестьянства и формирование класса крестьян-собственников было для П. Н. Дурново очевидным и объективным фактом. Он и допускает (видимо, в неблизком будущем) возможность введения всесословной волости, когда этот класс состоятельных крестьян образуется. Однако от трезвого взгляда П. Н. Дурново (и многих других близко стоящих к крестьянству) не укрылось активное участие в аграрных волнениях как раз состоятельных крестьян – факт настораживающий!

С другой стороны, пока у народной массы, при всех ее «земельных вожделениях» и «принципах бессознательного социализма», была одна привлекательная черта – русский простолюдин не искал политических прав. Превратившись в собственника, он потянулся бы и за правами, заявляя о себе и в волости, и в земстве, и в Государственной думе. Смутно, но вырисовывались очертания многомиллионной крестьянской демократической России – «царство мужика», по распространенному тогда среди правых выражению.

Поэтому, по мнению П. Н. Дурново и его единомышленников, «быстрый и малообоснованный переход земельной собственности из рук среднего и крупного землевладения в руки крестьян нежелателен». С государственной точки зрения, полагали они, важно, «чтобы, по возможности, средние и крупные землевладения оставались непоколебимо в руках тех лиц, которые теперь ими обладают»: «в самых помещичьих губерниях земские начальники – присланные из Петербурга, молодые чиновники, которые никаким имущественным цензом не обладают. Во многих уездах России нельзя найти выборного уездного предводителя». Отсюда следовала негативная оценка деятельности Крестьянского банка по покупке и продаже земли за свой счет. Чтобы владельцы меньше продавали, банк следует, настаивал П. Н. Дурново, лишить права самостоятельной покупки, ибо она создает «соблазн для слабых землевладельцев»^[912].

Если считать основной чертой государственного таланта «способность угадывать лучшее и осуществлять его» (М. О. Меньшиков), то придется, сравнивая П. Н. Дурново и П. А. Столыпина, первого поставить выше второго.

Согласимся с П. Б. Струве: да, П. А. Столыпин «прозревал неизбежные формы новой России и готов был железной рукой пролагать им путь. <…> Столыпин политически смотрел не назад, а вперед, и то, что он в будущем прозирал, – Великая Россия как правовое государство с сильной властью, творчески дерзающей и дерзновенно творящей, – является и теперь великим государственным замыслом русского возрождения. Этот огромный политический замысел требовал для своего осуществления широкого социального фундамента, и его Столыпин увидел в крепком крестьянстве, призываемом к новой, опирающейся на начала частной собственности и хозяйственной свободы жизни. Русский крестьянин из государственного “тяглеца” должен был стать устроенным на своей земле свободным собственником»^[913].

П. А. Столыпин понимал (и говорил!), что для успеха предпринятого им необходимо «20 лет покоя внутреннего и внешнего»^[914]. Коли так, то следовало в первую голову усиленно готовиться и к войне, и к революции (не хотеть их – мало! стараться избегать их – мало!). Другого способа обеспечить необходимый покой не было: хочешь мира – готовься к войне. Где теперь его реформы? Все: и планы, и что успелось – все было сметено войной и революцией, которые следовало предвидеть^[915]. Вот в этом П. А. Столыпин явно уступал П. Н. Дурново.

Создается впечатление, что П. А. Столыпин и созданная им Дума, расставляя приоритеты, не учитывали в должной мере ни международное положение империи, ни ее внутриполитическую ситуацию.

Вот счет, предъявленный П. А. Столыпину современником.

«Плохо» понимая психологию преступного, «слишком медлил в борьбе с преступностью». Будучи «благородно доверчив, <…> верил в “успокоение”, которое еще не наступило». «На слишком крутую борьбу у него не хватало сил». Нередко обнаруживал «непонятную нерешительность». «Его связывали странные колебания», в результате «множество драгоценного времени упускалось невозвратно». В нем, заключал М. О. Меньшиков, был явный недостаток «тех грозных свойств, которые необходимы для победы. <…> Он был слишком культурен и мягок для металлических импульсов сильной власти»^[916].