Читать книгу - "Генерал Ермолов. Сражения и победы легендарного солдата империи - Михаил Погодин"

Страсти утихали, вспыхивая только изредка в острых словах или в удерживаемых движениях, волосы побелели, орлиный взор начал угасать. В 1840 (?) Ермолов купил себе деревянный дом в Москве тысяч в 15 ассигнациями, и с этого времени, как Мухаммед с бегства из Мекки в Медину, считает он свою мудрость.

Жизнь свою проводит он следующим образом: встает в 6 часов, читает, пишет, с 10 часов начинаются посещения, преимущественно навещения, кушает один раз в день, но плотно, после обеда переплетает, читает и принимает гостей, которых любит удерживать до поздней ночи. В табельные дни является он в собрании, на балах, ездит в театр. Приверженные к нему русские люди, старые и молодые, оборачиваются всегда в ту сторону, где стоит Ермолов, опершись на верную свою саблю, и смотрят в задумчивости на его белые волоса, на эту львиную голову, стоящую еще твердо на исполинском туловище, и ищут в потускневших глазах его глубоко запавшие мысли. Государь во время посещений своих Москвы осыпает его ласками.

В день открытия Кульмского памятника Ермолов получил Андреевский орден, которого не имел до тех пор.

В 184… году Ермолов получил приглашение на Вознесенский смотр. Из Вознесенского вся свита приехала в Одессу. Государь отправился оттуда в Грузию. Предусмотрительность врагов Ермолова, опасавшихся, чтобы государь не взял его в Грузию, где дела были тогда в очень дурном положении, была так велика, что они накануне отъезда не постыдились обмануть его, сказав, что государь поедет без парада. Ермолов пришел на берег и смешался с толпою; как вдруг явился государь с многочисленною свитою, провожавшею его в военных мундирах…

На открытие Бородинского памятника Ермолов был также приглашен и рассказывал государю о подробностях сражения. Преследуя графа Витте, вместе с государем, Ермолов не утерпел сказать: «Граф Витте бежит в самом деле, как от неприятеля».

В последнее время государь начал говорить с ним даже о Грузии.

В 1845 году Ермолов получил приглашение на свадьбу великой княжны Ольги Николаевны. Государь осыпал его новыми ласками. За обедом провозглашен был тост: за здоровье оставшихся в живых героев Бородинского сражения. Государь подошел к Алексею Петровичу. «Пью за твое здоровье», – сказал он ему. Ермолов благодарил за такую честь и заметил, что здесь находился еще старший представитель, именно князь Горчаков, бывший в сражении корпусным начальником.

Однажды государь взял Ермолова вместе с Паскевичем в Кронштадт.

Их встретил адмирал Беллинсгаузен, уже старик. До тех пор Ермолов не был с ним знаком.

– Пред вами стоит обладатель острова на Тихом океане, – сказал ему Алексей Петрович вместо приветствия.

Остров этот был открыт Беллинсгаузеном и назван им островом Ермолова.

– Вы-то меня не знали, – отвечал ему адмирал, – а я-то вас давно уже знал.

Беллинсгаузен, несмотря на свою немецкую фамилию, ни слова не знал по-немецки и очень сошелся с Ермоловым.

В 1843 году имел я честь представиться Алексею Петровичу и описал первое свое посещение в «Московских ведомостях» прошлого года^[189].

Пользуясь его расположением, я начал посещать его и наконец осмелился часто предлагать ему вопросы об его жизни и услышал подробности, послужившие основанием предложенного очерка.

В 1847 году, в июне, ободренный его ласками, я поехал к нему в деревню.

Алексей Петрович был очень огорчен одним местом в истории царствования Николая Павловича, которое касается до увольнения его из Грузии. Он написал письмо к автору и прочел мне уже переписанное набело. Я сказал несколько слов за Устрялова; Ермолов начал по обыкновению отклоняться: «Это правда, я напрасно сердился на него, он не виноват» и проч. Тогда же он сообщил мне в собственноручной копии, хранящейся у меня до сих пор, свое письмо к государю, которым просил об увольнении от должности главнокомандующего в Грузии в 1827 году.

В 1848 году Алексей Петрович собирался ехать за границу, избрав себе спутниками И.В. и Г.В. Лихачевых, которых всегда любил, но не получил, кажется, разрешения. Тогда сжег он множество своих бумаг, как я слышал от его управляющего, находившегося при нем неотлучно сорок лет.

В 1849 году царское семейство прожило несколько времени в Москве. Я написал статью «Черты из пребывания царского семейства в Москве», которая не была напечатана.

Вот отрывок из нее, относящийся к А.П.:

«9 апреля освящен был камень или доска в Георгиевской зале, в воспоминание об учреждении Преображенского полка. По окончании торжественного обряда главнокомандующий гвардейским и гренадерским корпусами, великий князь Михаил Павлович, и начальник всей гвардейской пехоты цесаревич великий князь Александр Николаевич, в сопровождении командира Преображенского полка генерал-адъютанта Катенина, всех батальонных начальников и наличных офицеров гвардии, удостоили своим посещением знаменитого ветерана русской армии, одного из первых сподвижников войны 1812, 1813 и 1814 годов, под начальством которого императорская гвардия покрылась первыми лаврами и Преображенский полк получил Георгиевские знамена, – Алексея Петровича Ермолова.

Как приятно, сладко было видеть торжественный поезд сына царева, государя наследника, брата царева, со всеми представителями русской гвардии, к деревянному семи оконному домику на арбатском бульваре, где живет убеленный сединами герой Бородина, Кульма, Кавказа, – где над низменной крышей ярко горит луч русской славы».

С этого времени начинаются у меня опять заметки о посещениях и разговорах с Алексеем Петровичем, иные даже с обозначением чисел. Других можно приблизительно определить время, судя по содержанию. Я передаю их здесь. Между ними вставлю беседы Ермолова с другими лицами, означенные также числами.

О Венгерской кампании Ермолов отзывался с величайшим неуважением:

«Гергей вышел из Коморна с обозами, думая, что их тотчас отобьют. Не тут-то было, все в целости. Он дожидался только случая, чтобы Паскевич собрал столько сил, дабы не стыдно было положить пред ним оружие. Гергей видел с первого раза, как и все, что венгерцам бороться нельзя, а мы выставили столько силы, чтобы хоть Наполеона встретить».

«Гайнау просил Паскевича прикрывать крепость, и Паскевич отрядил было Граббе, а потом ему показалось недостойным послушаться австрийского генерала, и он послал контр-ордер к Граббе, который получил его уже в третий день, сделав два дня перехода».