Читать книгу - "Сибирская трагедия - Дмитрий Барчук"

Что я мог возразить против этих нелепых обвинений? Оправдываться перед демагогами с винтовками, особенно когда на их стороне право сильного, было бессмысленно. А сидеть сложа руки и ждать, когда за тобой придут и отведут в тюрьму, было глупостью.

Я дошел даже до главнокомандующего союзными войсками генерала Жанена, но он меня не принял. И я понял, что ни от французов, ни от чехов помощи мне ждать не придется. Тогда я обратился в японскую военную миссию, и там мне помогли. Оставили на ночлег, возвращаться на квартиру мне было уже опасно. Все колчаковские министры подлежали аресту. На следующий день переправилась на лодке через Ангару с вещами моя жена. Нас разместили в вагоне третьего класса, где уже нашли себе приют семейства Гинса, Гаттенбергера[192]и Устрялова. Тогда профессор-перевертыш сильно переживал за собственную жизнь, потому был нем как рыба. Это сейчас он поет дифирамбы советской власти. Иуда! Иезуит! А тогда трусил больше всех.

Революционные рабочие тоже пытались обыскать наш вагон, но японцам удалось отстоять честь своего флага, и они никого внутрь не пустили. Правда, по дороге до Верхнеудинска проводник разморозил трубы, и потом целую ночь пришлось ехать в совершенном холоде.

В Чите мы побывали у атамана Семёнова, который встретил нас очень любезно и обещал всякое содействие при пересечении границы. Японцы снова предложили свои услуги и совершенно бесплатно вывезли нас из Читы в Харбин, более того, снабдили двумя ящиками сахару и дюжиной бутылок хорошего вина. Очень воспитанные и любезные люди. Напрасно я настороженно относился к ним во время своего премьерства. Если бы мы сделали ставку на Японию, а не на Антанту, нам бы наверняка удалось отстоять Сибирь.

Вначале мы остановились в Харбине. Я снял две комнаты в русской части города за достаточно умеренную цену в романовских рублях. Тогда еще российские деньги не обесценились и не было огромного наплыва беженцев.

Но вскоре и сюда стали приходить тревожные вести. Новость о расстреле Колчака и Полыхаева всколыхнула весь Харбин. На панихиде по убиенному адмиралу собралось много народа. Но чехов и представителей демократии не было.

В харбинских газетах началась травля членов правительства Колчака. Вдобавок из Владивостока прибыла делегация от пробольшевистской Приморской земской управы с требованием к китайским властям выдать ей трех министров-реакционеров: Гаттенбергера, разогнавшего Сибирскую областную думу в Томске в сентябре 1918 года, профессора Гинса и меня.

Мы вынуждены были бежать в Дайрен, потом в Шанхай, потом в Тяньцзинь. И вот теперь, когда все более или менее успокоилось, думаю обратно перебраться в Харбин. Все-таки здесь осталось хоть немножко России.

Пётр Васильевич умолк, а после некоторой паузы добавил лично для меня:

– Вы представляете, Пётр Афанасьевич, эти наглецы-большевики еще смеют клеветать на меня, что, дескать, я перед самым падением Омского правительства сам себе выписал из государственного казначейства 25 тысяч золотых рублей и теперь шикарно проживаю в Харбине. Вы видите этот потертый сюртук, эту застиранную манишку, эти засаленные манжеты? Разве я когда-нибудь так одевался? В Томске я заказывал костюмы у лучшего портного и даже выписывал их из Санкт-Петербурга. В Омске у меня не было времени ходить к портным, выручал прежний гардероб. А сейчас я выгляжу как оборванец! В Сибири мои собаки питались лучше, чем моя семья питается сейчас. Боже! Как мне вынести все это! Я не могу, не могу больше так!

Муромский забился в истерике, ударяясь головой о стенку. Вдовин и Золотов навалились на него с двух сторон и придавили его к дивану. Но Пётр Васильевич разбил-таки себе голову, из-под редкой седой шевелюры стекала струйка крови.

Хозяйка обвязала полотенцем голову несчастного. Постепенно припадок прошел, тело обмякло, а губы зашептали извинения.

В такой гнетущей атмосфере мне пришлось начать свою историю.

П. А. Коршунов

У меня все было гораздо прозаичнее, господа.

Оставив Верховного правителя и премьер-министра в вагоне на станции Иркутск накануне их ареста, я без проблем прошел через оцепление. Помогло знание чешского языка.

Оказавшись на свободе, я направился к незамерзшей еще Ангаре, сел на занесенную снегом перевернутую рыбацкую лодку и задумался: куда идти?

Вернуться в Черемхово и попытаться, пока Чистяков в Иркутске, увезти семью? Но ведь наверняка Полина со мной не поедет. Не успел еще ее новый избранник из героя-революционера превратиться в душегуба-палача. Для этого нужно время. Идти к вам, Иван Иннокентьевич? Но зачем вам нужна лишняя обуза? А своим появлением я мог скомпрометировать в глазах новой власти кого угодно. Ваши дороги с диктатором разошлись уже давно, а моя только что. Искать вас, Пётр Васильевич? Но я не знал, на свободе ли вы и живы ли вообще?

– И правильно сделали, что не искали, мы уже подъезжали в это время к Верхнеудинску[193], – подал голос лежащий на диване с мокрой повязкой на лбу Муромский.

Поэтому я не стал создавать ни для кого лишних трудностей, а просто подошел к коменданту первого чешского эшелона, рассказал ему по-чешски свою историю, сделав упор на то, что я родился и вырос в Праге. Тот выслушал перипетии моей судьбы и без всяких условий принял меня на довольствие в свой эшелон.

Так я оказался во Владивостоке и на первом же пароходе уплыл с чехословацкими легионерами на их родину.

Я тщательно следил за событиями в России, а особенно в Сибири. Меня потрясли зверства чекистов в сибирских городах. А когда Красная армия потопила в крови крестьянское восстание в Тобольской губернии, я понял, что пора. Большевики сполна проявили себя, показали народу свое истинное лицо. И теперь двух мнений на их счет быть не может.

Я добрался до английского Портсмута, там сел на пароход до Нью-Йорка. Потом через всю Северную Америку на поезде до Сан-Франциско. Затем пароход до Иокогамы. И вот я у вас, в Пекине.

– Да, хорошее у вас путешествие! – высказался молчавший доселе Вдовин. – И вы что, всерьез собираетесь сунуться прямо в пасть к большевикам?

Я утвердительно кивнул головой.

– Вы не представляете, на что вы идете, какой опасности вы подвергаете себя и своих близких. Если вам безразлична ваша жизнь, то подумайте хотя бы о жене и сыне. Я бы сейчас отдал всё, только бы не быть одному на этом свете. Не повторите моей ошибки, Пётр Афанасьевич.