Читать книгу - "Бен-Гур - Льюис Уоллес"

Другими словами, пусть наш читатель вспомнит безмятежную, счастливую, роскошную жизнь и противопоставит ей существование в каменном мешке нижнего яруса Антониевой башни. Если же затем читатель, пытаясь осознать страдания женщины, сопоставит с ее физическими страданиями страдания душевные, то нисколько не ошибется: если он любит своих родных, нежен сердцем, то просто преисполнится сочувствия к несчастной. Но пусть он сделает еще один шаг – пусть он не просто испытает сочувствие к ней, пусть он разделит страдания ее сознания и духа, пусть он попытается хотя бы измерить всю глубину этой муки. Пусть он вспомнит ее во время беседы со своим сыном о Боге, о нации и ее героях; она предстанет перед ним в один момент философом, а в другой учителем, но в каждый из них матерью.

Чтобы как можно сильнее уязвить мужчину, надо нанести удар по его самолюбию, чтобы уязвить женщину – по ее привязанностям.

Оживив в своей памяти воспоминания об этих несчастных – воспоминания о том, что они собой представляли, – спустимся же в тюремные застенки и взглянем на них в их теперешнем положении.

Камера VI имела ту самую форму, которую изобразил Гесий на своем плане. О ее размерах можно сказать немногое, разве что она была довольно просторной, со стенами и полом из тесаного камня.

В начале строительства место, на котором впоследствии возвели Македонский замок, было отделено от Храма узкой, но глубокой расщелиной клиновидного профиля. Рабочие, желая вырубить несколько помещений, вгрызлись своими инструментами в северный край расщелины и прорубили сначала довольно длинный проход, вытесав в природном камне сводчатый потолок. Далее они вырубили камеры V, IV, III, II, I, которые сообщались с номером VI только через номер V. Подобным же образом они соорудили коридор и лестницы, ведущие на верхние уровни. Так были сооружены и Царские гробницы, которые в наши дни можно видеть неподалеку от северной окраины Иерусалима. Лишь когда вся работа была закончена, в камере IV из больших каменных блоков была выложена внешняя стена. В ней для вентиляции пробили несколько отверстий небольшого диаметра, напоминающих современные судовые иллюминаторы. Когда же в Храме и замке воцарился Ирод, он повелел еще больше нарастить внешнюю стену в толщину и замуровать все отверстия, кроме одного, сквозь которое в камеру проникало немного живительного воздуха и тонкий солнечный луч, не способный, впрочем, сколько-нибудь развеять мрак темницы.

Такова была камера VI.

А теперь постарайтесь не пугаться!

Внешность слепого и лишенного языка узника, только что освобожденного из камеры V, была описана в основном для того, чтобы приуготовить читателя к ужасу того, что ему предстоит увидеть.

Две женщины прильнули к отверстию в стене; одна из них сидит, другая наполовину склонилась над первой; ничто не отделяет их от голой скалы. Свет, проникающий через отверстие над их головой, делает их похожими на привидения, и мы не можем не заметить, что на них нет ни клочка одежды. Они обнимают друг друга. Богатство их развеялось как дым, уют остался в далеком прошлом, надежда зачахла, но любовь осталась при них. Любовь – это Бог.

В том углу, где две женщины прильнули друг к другу, пол отполирован до зеркального сияния. Кто может сказать, сколько времени за эти восемь лет они провели на этом месте перед отверстием в стене, лелея надежду на спасение под этим робким, но все же дружественным им лучом света? Когда лучик света крепчал, они знали, что наступает утро; когда он тускнел, понимали, что мир погружается во тьму ночи, которая нигде в мире не была столь длинна и столь темна, как в их узилище. Сквозь эту расщелину они мысленно выходили в мир и, изнывая от усталости и нетерпения, брели по нему, спрашивая встречных: одна о том, где ее сын, другая о том, где ее брат. Они искали его в дальних морях и на островах этих морей; нынче он был в одном городе, а завтра они видели его уже в другом. Но каждое из этих мест было ему лишь кратковременным пристанищем; потому что как они жили лишь надеждой увидеть его, так и он жил лишь ради того, чтобы увидеть их. Как часто в своих мыслях они встречались друг с другом и, трепеща, говорили: «Если он жив, мы не будем забыты; а пока он про нас помнит, еще есть надежда!» Даже малая надежда дает силы человеку.

Наша память о том, чем они были в былые годы, предписывает нам быть исполненными уважения; их страдания облекают их в покровы святости. На почтительном расстоянии, с противоположной стороны камеры мы видим, как они изменились внешне, причем эти изменения – результат не только времени или долгого заключения. Мать была некогда прекрасна красотой зрелой женщины, а дочь – девичьей красотой; но теперь даже любовь не может утверждать, что это так. Отросшие волосы их длинны, спутаны и приобрели какой-то странный белесый оттенок; нас начинает бить дрожь от неопределенного чувства отвращения. Либо это может быть вызвано световым эффектом, преображающим все в призраков, либо тем, что женщины страдают от голода и жажды с тех пор, как их сосед по заключению был уведен из своей камеры.

Тирца, прильнув к матери, жалобно стонет.

– Успокойся, Тирца. Они придут за нами. Бог добр. Мы всегда помнили о Нем и не забывали возносить Ему молитвы всякий раз, когда над Храмом раздавался трубный звук. Свет, как ты видишь, еще ярок; солнце находится на юге, и вряд ли сейчас больше чем седьмой час. Кто-нибудь да придет к нам. Не будем терять веру. Бог есть добро.

Так говорит мать. Слова ее просты, но достигают своей цели, хотя, спустя восемь лет с того дня, как мы впервые увидели ее тринадцатилетней, Тирца уже не ребенок.

– Я постараюсь быть сильной, мама, – отвечает она. – Ты страдаешь, должно быть, еще больше меня; и я сделаю это, потому что мне надо жить ради тебя и моего брата! Но язык мой горит, и губы мои запеклись. Как я хочу знать, где он сейчас и сможет ли он хоть когда-нибудь найти нас!

Что-то в голосе ее поражает нас своей странностью – некий неожиданный тон, резкий, сухой, металлический, неестественный.

Мать покрепче обнимает дочь:

– Он приснился мне этой ночью, я видела его совсем как тебя, Тирца. Мы должны верить нашим снам, поскольку, как ты знаешь, в них верили и наши отцы. Часто Господь говорил таким образом с ними. Мне снилось, что мы были во Дворе женщин у Врат Прекрасных; вместе с нами было еще много женщин; и тут появился он и встал в тени Врат, глядя по сторонам. Сердце мое забилось. Я знала, что он ищет нас, и протянула к нему свои руки и побежала к нему, зовя его, но он не узнал меня. Через мгновение его уже не было.

– Если бы мы на самом деле встретились с ним, разве все было бы не так же, мама? Мы ведь так изменились.

– Может быть, но… – Мать поникла головой, лицо ее исказилось мукой, но, справившись с собой, она продолжала: – Но мы все-таки должны дать ему о себе знать.

Тирца вскинула руки и снова застонала.

– Воды, мама, хоть каплю воды.

Мать оглянулась по сторонам в совершенной беспомощности. Она так часто поминала имя Господне и так часто обещала от Его имени, что повторение прозвучало бы сейчас фальшиво. Какое-то случайное облачко затмило луч света над их головами, и она бросилась ничком на каменный пол, решив, что их смерть уже близка, что она ждет лишь того, как иссякнет ее вера. Едва понимая, что она делает, она бесцельно произнесла в пространство, ощущая лишь, что должна что-то сказать, и снова повторила: