Читать книгу - "Император Август и его время - Игорь Князький"

Обеспечив прочность римского владычества в недавнем царстве Лагидов, Октавиан отправился в Рим неспешным путём. Для начала он прибыл в Сирию. В походе его сопровождал царь Ирод, заранее прибывший в Египет. Он уже сумел завоевать расположение властителя Рима и своими разумными речами, и обещаниями верности и дружбы, и подаренными восьмьюстами талантами (около двадцати тонн золота!). В результате, благодарный Октавиан удостоил правителя Иудеи не только дружбы, но и «величайших почестей»^[1045]. В знак особого расположения царю были подарены 400 воинов – галлов, бывших ранее телохранителями Клеопатры. Но главными стали дары территориальные: Ирод Великий получил «область, отнятую у него царицей, равно как включил в пределы его царства Гадару, Гиппос и Самарию, а также приморские города Газу, Апфедон, Яффу и Стратионову башню»^[1046]. Иудейское царство приобрело протяжённое морское побережье – от границы Египта до финикийского Тира и ряд северных областей до рубежей Келесирии. Облагодетельствованный Ирод сопровождал Октавиана в его поездке по Сирии вплоть до Антиохии на Оронте^[1047]. Надо сказать, что наследник Цезаря по отношению к иудеям продолжил политику божественного Юлия. Тот даровал им некоторые привилегии для беспрепятственного исполнения всех положений их Закона. Иудеям повсеместно было разрешено отправлять золото и серебро в Иерусалимский храм^[1048]. Любопытно, что в Антиохии евреи сумели добиться от римских властей права на денежную компенсацию за «неиспользование оливкового масла» во время состязания атлетов, в которых их молодёжь также принимала участие^[1049]. Еврейские юноши могли умащивать своё тело только кошерным маслом, приобретаемым на собственные деньги. Вот эти-то траты городская казна главного города римской провинции Сирия им и возмещала^[1050]. В дальнейшем уже император Август перенёс иудейские привилегии и в Рим. Когда общественные бесплатные раздачи в столице происходили в субботу (заповедный для иудеев день), то долю евреев – римских граждан было велено сохранять до следующего дня^[1051].

В Сирии Октавиан вёл себя великодушно. Местное население повсюду изъявляло покорность. Дабы польстить ему, города этой многонаселённой и разноплемённой провинции объявляли о переходе на летоисчисление от битвы при Акцимуме^[1052]. Наследник Цезаря старался избегать каких-либо заметных преобразований и при этом щедро одаривал своих новых сторонников. Их прошлое его не смущало. К примеру, Октавиан сохранил у власти и даже позволил расширить владения в северо-западных областях Малой Азии – Мисии и Комане – некоему Клеону^[1053]. А ведь тот в молодости был предводителем разбойников^[1054]. Но, служа Антонию и находясь в его войске под Акциумом, Клеон быстро сообразил, к кому клонится победа, и решительно перешёл на сторону Октавиана. За что и заслужил благоволение победителя. А вот правитель Гераклеи Адиаторикс, устроивший в своих владениях поголовное истребление римлян как раз в канун Актийской битвы, был казнён. Своё злодеяние он пытался оправдать якобы бывшим на то распоряжением Антония. Но Октавиан этой неискусной лжи не поверил. Антоний, конечно, был его враг, но ведь римлянин! Не мог он приказать варвару убивать римских граждан. Потому Адиаторикс был казнён вместе со своим сыном после того, как их провели в триумфе как врагов римского народа. И это было справедливо^[1055].

Находясь на римском Востоке, Октавиан занимался и неотложными дипломатическими делами. Были нормализованы отношения с Парфией и другими соседними государствами. Зиму он провёл в провинции Азия, а затем через Грецию вернулся в Италию. К этому времени, с 1 января 29 г. до н. э., Октавиан вступил в своё пятое консульство. Коллегой его стал Секст Апуллей, его племянник. Некогда, когда Гай Юлий Цезарь впервые стал консулом, имея своим коллегой бесцветного Бибула, в Риме шутили: «У нас было консульство Юлия и Цезаря». То же можно сказать и о консульствах Октавиана, начиная с 31 г. до н. э.: консульство Цезаря и Октавиана. Но здесь дело не в ничтожестве коллег, они таковыми не были, а в полном единовластии наследника Цезаря.

В первый день января нового года в Риме была принесена клятва верности всем деяниям Гая Юлия Цезаря Октавиана. Подобная присяга впервые приносилась всеми римскими магистратами ещё 1 января 45 г. до н. э. на верность диктатору Цезарю. В начале 42 г. до н. э. клятва была принесена уже триумвирам Антонию, Лепиду и Октавиану и с тех пор повторялась ежегодно.

Ныне же она выглядела присягой не просто консулу, а единовластному правителю Римской державы. Все это прекрасно понимали, и не всем это было по сердцу. Скорбящие по утраченной сенатской республике, как и сторонники былых коллег Октавиана по триумвирату в Риме вовсе не перевелись. И вот от верного друга и соратника Мецената, коему наследник Цезаря в очередной раз поручил вести дела в Риме в своё отсутствие, он получил известие о заговоре, грозившем ему убийством, как некогда божественному Юлию. Вот что сообщает об этом Веллей Патеркул: «Пока Цезарь завершал Актийскую и Александрийскую войны, М. Лепид (сын того Лепида, который был членом триумвирата по государственному устройству, и Юнии, сестры Брута), юноша выдающийся скорее по внешности, чем по уму, возымел намерение убить Цезаря тотчас по его возвращении в Рим. Охрана Рима была тогда поручена Меценату, человеку всаднического, но блестящего рода, недремлющему, когда дела требовали бодрствования, предусмотрительному и знающему толк в деле, – пока он был занят делом, поистине не могло быть никаких упущений, – но, предаваясь праздности, он был изнеженнее женщины. Он был не менее дорог Цезарю, чем Агриппа, но менее отмечен почестями, потому что был почти удовлетворён узкой каймой, – мог бы достичь не меньшего, но не стремился. Притворяясь совершенно спокойным, он тайно выведал планы безрассудного юноши и, без каких-либо тревог для государства и для граждан подвергнув Лепида аресту, погасил новую и ужасную войну, которую тот пытался разжечь. И тот, кто имел преступные намерения, понёс наказание»^[1056].

Заговор Лепида, судя по этому сообщению, серьёзной опасности не являл, несмотря на смертоубийственное намерение главного фигуранта дела. Похоже, это вообще был заговор одиночки, который сам не сумел должным образом сохранить собственную тайну, почему Меценат так легко взял его в оборот. Но любопытно само происхождение горе-заговорщика: сын разжалованного триумвира и сестры последнего республиканца… Чему, собственно, удивляться?