Читать книгу - "Андрей Платонов - Алексей Варламов"

Больше того, пострадавший герой платоновской пародии — драматург Владимир Александрович Соловьев был тем человеком, кто еще в 1930 году тепло отозвался во внутренней рецензии о хронике «Впрок» и вообще Платонову симпатизировал. Знал или не знал об этих нюансах автор пародии, его вина неизбежно возрастала, а неприязнь вчерашних друзей увеличивалась. Платонов собственными руками посеял тот ветхий ветер, что принес ему очередную мусорную бурю, но прежде, чем все произошло, в начале сентября 1936 года писатель успел принять участие в собрании актива редакции «Красной нови», посвященном разоблачению троцкистско-зиновьевского блока.

Сохранилась стенограмма собрания, на котором последним очень коротко выступил тот, кого так тупо-нещадно били несколькими годами ранее за «Усомнившегося Макара» и «Впрок».

«…главное в бдительности — это бдительность по отношению к самим себе. По многим обстоятельствам эта формула, может быть, больше всего применима ко мне, — говорил Платонов. — Но в чем же эта бдительность к самому себе может выражаться? В особом отношении к своей художественной работе, а именно надо помнить, что те художественные произведения, над которыми человек работает, должны служить новому, с социалистической душой человеку, должны помогать всем строящим социализм».

Более резко Платонов выступил на тему «врагов народа» в начале 1937 года в «Литературной газете», заклеймив Радека и Пятакова примерно в тех же словах и выражениях, в каких он поносил белогвардейцев в 1920-м воронежском году.

«Чтобы изменить рабочему классу, надо быть подлецом. Поэтому для всякого изменника существует роковая необратимая судьба. Перефразируя известную мысль, можно сказать: социализм и злодейство — две вещи несовместимые…

Самым жестоким видом злодейства сейчас является троцкизм.

Этот фильтрующийся вирус фашизма пытался проникнуть до самого сердца советского народа, чтобы одним ударом умертвить его… <…>

Разве в „душе“ Радека, Пятакова и прочих преступников есть какое-либо органическое, теплотворящее начало, — разве они могут называться людьми хотя бы в элементарном смысле?

Нет, это уже нечто неорганическое, хотя и смертельно ядовитое, как трупный яд из чудовища. Как они выносят самих себя? <…> Но враг не сдается, он будет заострять свое оружие против нас.

Поэтому надо попытаться осветить точным светом искусства самую „середину тьмы“, — тогда мы будем иметь еще один способ предвидения наиболее опасных врагов, а оружие для встречи их у нас имеется.

Для этой работы необходимо обладать очень сильным собственным светом в своем источнике, чтобы проникнуть до самого „адова дна“ фашистской души, где таятся во мгле ее будущие дела и намерения».

В платоноведении высказывалось предположение, что Платонов писал эти строки вынужденно, заботясь о новом романе, договор на создание которого был подписан им в начале 1937 года, а также о книге рассказов «Река Потудань», сданной в производство в конце 1936-го. Теоретически это допустимо, но вместе с тем предположим и иную версию событий тех лет.

Есть основания полагать, что Андрей Платонов не исключал идеи вредительства и наличия действительных врагов народа в СССР. Отчасти потому, что пусть в малой мере, но доверял советской пропаганде, недаром на экземпляре самой позорной в истории русской литературы, как впоследствии будет названа прославляющая рабский труд коллективная писательская книга о строительстве Беломорско-Балтийского канала имени Сталина, Платонов шутливо надписал тринадцатилетнему сыну Платону: «Сыну Тотику — маленькому бандиту о больших бандитах, отец, 19//II-36». (Хотя это посвящение может быть истолковано как угодно — в том числе как и невольное горькое пророчество судьбы Платона Платонова всего два года спустя.)

Но существеннее иная вещь. Столкнувшись с противодействием мелиоративным начинаниям в Воронеже в середине 1920-х, а особенно в Тамбове и в Москве в 1926–1927 годах, уволенный из ЦК профсоюза по навету врагов и вредителей, как он сам полагал и о чем рассказывал на своем отчетном вечере в феврале 1932 года, наконец, едва не оказавшийся под следствием и неизвестно что думающий о «деле мелиораторов», погубившем почти всех его подчиненных, Платонов мог допускать существование некоего заговора или россыпи заговоров или лжезаговоров против республики, и этот конспирологический мотив естественным образом вписывался в ту тревожную картину мира, которая с юных лет существовала в его сознании. Многие его герои, например, кулаки, поджегшие электростанцию в рассказе «Потухшая лампочка Ильича», бюрократы в «Усомнившемся Макаре» и «Городе Градове» («„строительство“ Бормотовых и Шмаковых выступает в моем рассказе именно как вредительство и ничем иным быть не может», — объяснял он свою авторскую позицию), активист в «Котловане», открыто названный «вредителем партии» и «объективным врагом пролетариата», перегибщики в повести «Впрок», убийца Божев в «Ювенильном море», трусы-инженеры в «Высоком напряжении», бантики и колхозный ударник-предатель Филипп Вершков в «14 красных избушках», похоронщик целого народа, насильник и изменник Нур-Мухаммед в повести «Джан» — кто они, как не разнообразные враги народа, и почему было не предположить, что подобные им люди есть на самом верху?

Вредительство выступает одним из мотивов пьесы «Шарманка», с ее одновременно трагическим и пародийным подтекстом, когда Мюд восклицает: «Кто нам сдается, мы тому все прощаем!», и ее восклицание имеет прямое отношение как к известному лозунгу Горького «Когда враг не сдается…», так и к реальному делу инженера Рамзина, сначала приговоренного к расстрелу, а после прощенного (и вспомним еще раз убежденность Марии Александровны Платоновой во вредительстве Рамзина, сыгравшего, по ее мнению, губительную роль в несостоявшейся профсоюзной карьере ее мужа, — едва ли сам писатель думал иначе). Примеры вредительства, увиденные собственными глазами, встречаются в «Записных книжках» той поры, когда Платонов работал на производстве: «Вредительство на верфи. Местные рабочие исправляют машину»; «Вредительство: отсутствие планировки, задержка выпуска больших мощностей; слесаря стояли»; «При испытании бывали случаи вредительства: в корпусах гайки, лезвие ножа и пр. <…> Аварию избегли, благодаря предусмотрительности рабочих стенда».

Вредительство в платоновском мире разнообразно. В написанной во второй половине 1930-х годов пьесе «Голос отца» вредителем оказывается бывший служащий стройзабортреста, который ломает могилы на старом кладбище, потому что ему «так велели». «Камень и железо в утиль, дерева на корчевку, могилы сравнять в ничто, а сверху потом парк устроят — карусели, фруктовая вода, на баянах заиграют, девки придут, и лодыри с ними — на отдых, и ты приходи тогда, — чего на могиле торчишь?» — обращается он к герою, чей отец на этом кладбище похоронен, и за словами осквернителя праха «кладбище уберем, и ты все позабудешь… А родня покойников, которая жива еще, сама придет плясать сюда, — кому тут плакать, кого помнить!..» стояли не вымышленная, а реальная политика и действительные дела в беспамятном СССР: так было уничтожено в Воронеже Чугуновское кладбище, на котором похоронили мать Платонова Марию Васильевну Климентову, и это болело в душе ее старшего, ее «третьего» сына.