Читать книгу - "Реформы и реформаторы - Александр Каменский"

Церковь перестала быть Церковью для царевича с тех пор, как узнал он о царском указе, которым нарушалась тайна исповеди. «Ежели Господь допустил такое поругание Церкви, значит, он отступил от нее», – думал царевич.

По окончании московского розыска, в канун Благовещения, 24 марта, Петр вернулся в Петербург. Он занялся своим Парадизом, постройкою флота, учреждением коллегий и другими делами так усердно, что многим казалось, будто розыск совсем кончен и дело предано забвению. Царевича, однако, привезли из Москвы под караулом, вместе с прочими колодниками, и поместили в особом доме рядом с Зимним дворцом. Здесь держали его как арестанта: никуда не пускали, никому не показывали. Ходили слухи, что он помешался в уме от безмерного пьянства.

Наступила Страстная.

Первый раз в жизни царевич не говел. К нему подсылали священников уговаривать его, но он отказывался слушать их: все они казались ему сыщиками.

13 апреля была Пасха. Светлую заутреню служили в Троицком соборе, заложенном при основании Петербурга, маленьком, темном, бревенчатом, похожем на сельскую церковь. Государь, государыня, все министры и сенаторы присутствовали. Царевич не хотел было идти, но по приказу царя повели его насильно.

В полутемной церкви над плащаницею канон Великой субботы звучал как надгробное пение:

Содержай вся на кресте, вознесеся, и рыдая вся тварь, Того видяща нага висяща на древе, солнце лучи сокры, и звезды отложиша свет.

Священнослужители вышли из алтаря еще в черных, великопостных ризах, подняли плащаницу, внесли в алтарь и затворили Царские врата – погребли Господа.

Пропели последний тропарь полунощницы:

Егда снисшел еси к смерти, Животе Бессмертный.

И наступила тишина.

Вдруг толпа зашевелилась, задвигалась, будто спешно готовясь к чему-то. Стали затепливать свечи одна о другую. Церковь вся озарилась ярким тихим светом. И в этой светлой тишине было ожидание великой радости.

Алексей зажег свечу о свечу соседа, Петра Андреевича Толстого, своего Иуды Предателя. Нежное пламя напомнило царевичу все, что он когда-то чувствовал во время Светлой заутрени. Но теперь заглушал он в себе это чувство, не хотел и боялся его. Бессмысленно глядя на спину стоявшего впереди князя Меншикова, старался думать только о том, как бы не закапать воском золотого шитья на этой спине.

Из-за Царских врат послышался возглас диакона:

– Воскресение твое, Христе Спасе, ангели поют на небесех.

Врата открылись, и оба клира запели:

И нас на земли сподоби чистым сердцем Тебе славити.

Священнослужители, уже в светлых, пасхальных ризах, вышли из алтаря, и крестный ход двинулся.

Загудел соборный колокол, ему ответили колокола других церквей, начался трезвон и грохот пушечной пальбы с Петропавловской крепости.

Крестный ход вышел из церкви. Наружные двери закрылись, храм опустел, и опять затихло все.

Царевич стоял неподвижно, опустив голову, глядя перед собою все так же бессмысленно, стараясь ничего не видеть, не слышать, не чувствовать.

Снаружи раздался старчески слабый голос митрополита Стефана:

– Слава святой, и единосущной, и животворящей, и неразделимой Троице всегда, ныне, и присно, и во веки веков.

И сначала глухо, тихо, точно издали, послышалось:

– Христос воскресе из мертвых.

Потом все громче, громче, все ближе и радостней. Наконец двери церкви раскрылись настежь и вместе с шумом входящей толпы грянула песнь, как победный вопль, потрясающий небо и землю:

– Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав.

И такая радость была в этой песне, что ничто не могло устоять перед ней. Казалось, вот-вот исполнится все, чего ждет мир от начала своего, – совершится чудо.

Царевич побледнел, руки его задрожали, свеча едва не выпала из них. Он все еще противился. Но уже подымалась, рвалась из груди нестерпимая радость. Вся жизнь, все муки и самая смерть перед ней казались ничтожными.