Читать книгу - "Судьба ополченца - Николай Обрыньба"

Вася пообещал:

— Знаешь, Николай, ты не записывай меня насовсем, а пойду я тут на одну операцию и так сделаю, что назад меня же в картину поместят.

Я и не думал его записывать. Портрет в картине был только намечен, и я не трогал его, лишь пригасил чуть, добавив соли, чтобы не сохла краска, а совсем не убирал, все оттягивал, был уверен, что командование изменит приказ. Говорил об этом с Лобанком, с Дубровским, что не может картина о бригаде быть без портрета Никифорова. Я не предчувствовал трагической развязки этой истории.

* * *

Кононова назначил Лобанок вместо разжалованного Никифорова, и было решено вписать его портрет в картину о бригаде на место Василия. Но, если до конца говорить, конечная резолюция, кто войдет в картину, была моя, а у меня было твердое решение на место Василия никого не вписывать. Вместе с тем мне хотелось посмотреть, что собой представляет этот Кононов, бывший бухгалтер, он недавно пришел из-за линии фронта, прислан был Центральным штабом партизанского движения, и командование бригады отнеслось к нему с доверием.

Пришел я в отряд Миши Диденко и сказал Кононову, что по решению командования его надо ввести в картину и я хочу сделать его фотографию. Я почувствовал, как он обрадовался, подкрутил усы, приготовился позировать. Звонов нахмурился и отвернулся. Диденко прищурился в подобии улыбки. И я почувствовал, что и от его улыбки, и от спины Звонова исходит презрение ко мне. Но они ничем себя не выдали, Мишка только сказал:

— А ну, хлопцы, отойдите, не мешайте художнику. Он занят!

Это было уже совсем — за этими словами слышалось: «Ох и сволочь же ты, Николай!»

А Кононов, как по заказу, вставал в бравые позы и охорашивался, прямо гарцевал перед аппаратом, бравого обличья был мужчина, и знал это, — то ногу отставит и замрет, то положит руку на рукоять пистоля, то автомат примерит. Теперь повернулся к хлопцам, занервничал:

— Есть у кого зеркальце? И расческу бы. Хлопцы дружно зароготали:

— Ну красив, красив, чего тебе еще?! — И ко мне: — Сделай его чернявым, а не рыжим.

Это уже ничего хорошего не сулило мне. Но я продолжал щелкать, взводил и взводил затвор. Потом мне показалось мало, попросил Кононова влезть на пенек:

— Будто ты на коне сидишь, а я снизу возьму. И смотри в бинокль.

Тут же услужливо ему поднесли бинокль. Криво улыбаясь, Михаил процедил:

— Ну как есть Чапаев. Давай теперь с шашкой, и коня ему, коня!

Я остановил, мне уже стало жалко Кононова:

— Коня не надо, я ему доделаю коня. — И ахнул: — Ах вот тебе, пленка кончилась!

Кононов сокрушался:

— Жалко, на коне бы здорово получилось.

Я пошел, попрощавшись со всеми. Но руку подавать побоялся, чтобы не нарваться на откровенное признание. Сказал только:

— Надо спешить, проявить поскорей.

Знал, что или Борис, или Мишка придут следом. И точно, пришел Борис. На нары не сел. И у нас с ним состоялось объяснение.

— Что ж ты, — сказал Борис, — я уж при всех не хотел тебе говорить, так сподлючился?! Ты ж с Васькой дружишь!

Я говорю:

— Борис! — Открыл фотоаппарат и показал: — Пленки-то нет! А мне хотелось посмотреть, насколько он падкий к этому делу.

Ох, хохотали! Я им угодил, очень угодил! Но и себе тоже. Потому что я не был согласен с решением Лобанка. И Аллочка была человек темпераментный, страстный и решительный, смелый; и Василий — из видных, первых командиров в бригаде. Короче говоря, надо было свадьбу делать или как-то еще. Но ни в коем случае нельзя было их наказывать, как преступников. Володя очень несправедливо тут поступил, и одобрения внутреннего у всех не получил. Почему выходка моя и удовлетворила всех как месть. Борис заливался смехом, обнимал меня:

— Уважил, уважил нас! Мишке скажу. Чтоб только никому не говорил, командиром же будет.

Я согласился, добавив:

— Но в атаку не поведет. Там фотографа не будет.

Борис еще пуще захохотал. А хохотал он раскатисто, можно сказать, самоотверженно.

А так и вышло с Кононовым, признания как командир он не получил.

* * *

Сегодня опять в землянке Дубровский и Лобанок. Лобанок очень любит изобретать новые формы борьбы, новые средства. Вот и сейчас. Идет речь о моих картинах, и Лобанок говорит, что все картины, какие будут написаны, надо повесить в специальном здании. Федор Фомич замечает:

— Вот штаб строим, там и повесим.

Но мы с Николаем говорим, что мало света будет, одно окно всего. Лобанок решает:

— Завтра же надо сказать плотникам, чтобы прорубили в срубе три окна в ряд. — И добавляет: — Надо, Николай, картину написать об уничтожении эшелона и обязательно в ней Короленко и Бульбу изобразить, и Мишу Чайкина.

Отвечаю категорически:

— Напишу картину, если увижу операцию. А не видя — не смогу.

Это и решило все. Лобанок согласился, Дубровский дал «добро», и теперь я стал готовиться.

Когда кто-то идет на операцию или в разведку, ему стремятся дать все лучшее, оружие и одежду. Миша Чайкин обещал мне свой полушубок, Ваня Чернов дал две гранаты, Коля — перчатки; пистолет и винтовка у меня есть. Альбом приготовлен и карандаши в порядке, все вкладываю в старенький потрепанный планшет. В хозяйстве остается один Николай Гутиев, поручаю ему Тасса, так как на «железку» его запретили брать.

Все тщательно готовятся к завтрашнему выступлению, чистят оружие, подгоняют одежду. Дубровский и Лобанок берут с собой три отряда, операция предстоит очень большая. У меня свое задание: собрать материал для картины «Разгром вражеского эшелона»; нужно отразить в картине новый метод уничтожения эшелонов и инициаторов этого движения, Дубровского, Лобанка, Короленко и Бульбу — Степана Николаевича Шенку.

Вчера Степан Николаевич проделал большой путь по снегу, ночью, чтобы успеть передать важные данные, когда и какие составы будут проходить через станцию Прозороки, возле которой намечена диверсия. Я решил воспользоваться тем, что Шенка в лагере, и после ухода комбрига и комиссара сделал его портрет. По этому рисунку он и будет вписан в картину.

Уходит Степан Николаевич в землянку разведки, я тоже ложусь спать. Но все настроены нервно, как всегда перед походом и после напряженного дня, еще долго не спим, из темноты то один, то другой вставляют свои замечания.

Проснулись затемно, выскочили умываться на улицу, снег лежит голубо-синей пеленой, всюду слышатся смех, быстрые приказания, уже запрягли лошадей, выносят закутанные пулеметы и ставят на санки. Быстро идем в столовую, там в большом котле уже готов суп, издающий чудесный запах, щедро наливает его каждому в миску повар.

Все готовы, и, когда начинает светать, строятся отряды, их осматривают командиры и командование бригады.