Читать книгу - "Государи Московские: Бремя власти. Симеон Гордый - Дмитрий Михайлович Балашов"

по густеющей толпе, и уже начинали задирать московлян, хватать за копья, теснить, прижимая к воротам. Уже полетели снежные комья и весело-злые голоса из глубины толпы зачинали крыть московскую сторожу неподобною бранью. Появился какой-то боярин. Стражники опустили острия, толпа отхлынула и прихлынула вновь с угрожающим шумом. Первые колья взметнулись над головами горожан, проблеснуло лезвие рогатины… Недостало крика: «В топоры!» И началась бы свалка. Но тут из ворот княжого двора показался Константин – верхом, в княжеской шапке и малиновом корзне сверх соболиного опашня. Он махал рукою, уговаривал, почти крича. Толпа признала наконец своего князя, колыхнулась неуверенно. Ропот стихал. Стали слышны увещания князя, молившего горожан разойтись. Свои, тверские, кмети вышли из ворот и стали решительно оттеснять толпу. Но горожане, осадив поначалу назад, расходиться не думали.

– Колокол, колокол увозят! Колокол наш! Княже! Защити, Михалыч, остановь! Колокол! Колокол! Не даем! – гневно гудела толпа.

Константин смешался. Он думал попросту разогнать горожан, но те требовали от него слова. С болью и страхом Константин наконец выкрикнул:

– Колокол мы сами даем великому князю! Своею волей! Ради тишины, ради…

Последние слова князя заглушил слитный рев толпы:

– Не право деешь, княже! Нас не прошал! Не дадим! Наш колокол, градской! Стеречи учнем! Не расходись, дружья-товарищи! Не пущай! Не дадим колокола нашего московлянам!

Окажись князь и дружина на стороне горожан, и невесть как бы ся оно повернуло. Но Константин отнюдь не хотел которы с московским князем, да еще в сопровождении татар. Он вывел новых кметей, и хмурая дружина начала разгонять народ, расчищая улицы.

Горожане отступали, но не уходили. Копились в межулках, сожидая того часу, когда колокол повезут с княжого двора. Московские ратные и татарская помочь давно были все поставлены на ноги. Колокол снимали отай, при плотно закрытых воротах, увязав и опутав вервием. Он качнулся, вздрогнул, тяжко вздохнул из глубины нутра, и замирающий звон в последний раз прозвучал над притихшею Волгой и замолк далеко, в дали дальней, за Отрочем монастырем. Передавали потом, что и жители пригородных, за Тверцою, слобод слыхали тот последний звон, последний вздох своего великого колокола. Гигантское литое тело кренилось, опорные бревна потрескивали, словно тростник. Малиновые от натуги ратники, кучно грудясь и наступая на ноги друг другу, едва удерживали его на весу, медленно опуская долу. И вот он лег на снег – впервые за полвека с лишком жизни своей. В бревенчатую волокушу запрягли целый табун татарских коней, колокол укрыли попонами, увязали вервием.

Калита глядел из оконца верхних сеней, не понимая еще, почему медлят кмети. В сени заглянул боярин, свой, московский, Добрыня Редегин. Разводя руками, сокрушенно молвил:

– Нельзя, княже! Народ в улицах, не пущают! До ночи б потерпеть!

Калита гневно нахмурил чело. Однако, скрепив сердце, промолчал. Подумал, медленно склонил голову:

– Пожди до ночи!

Боярин обрадованно заспешил на двор. Калита отошел от окна. Что-то давнее, бешеное, братнее, колыхнулось в нем. Колыхнуло и сгасло. Начинать резню в улицах, стойно Шевкаловой рати, вовсе не стоило.

Мягкий сиренево-серый день за слюдяными оконцами мерк, угасал. Сизое небо приметно отемнело, сгустилось над белоснежной светлотою зимних полей. Дрогла сторожа, постукивая сапогами и древками копий, похлопывая рукавицами. Ждали запряженные кони, и город ждал, угасая и утихая на холоде. Трезвели головы горожан: противу своего князя не одюжить! Робкие начинали отай расходиться, исчезать в серых сумерках подступающей ночи. Князей не защитили своих, дак уж колокола не защитить!

Смеркалось. Истоньшавшие облака поредели, открывая ночное небо в крупных голубых, безмерно далеких и холодных звездах.

Калита ждал.

Глава 72

Настасья весь этот день сидела с больной свекровью. Великая княгиня Анна лежала тихая, с словно уже неживым ликом. Только по редкому движению ресниц чуялось, что она еще жива.

– Матушка, не надобно ль чего? – заботно прошала Настасья.

Анна медленно поворачивала голову на тонкой высохшей шее, шептала хрипло:

– Ничего не нать, доченька!

Замирала, вновь опуская ресницы. Изредка прошала:

– Пить!

Настасья с помочью сенной девки сама поворачивала свекровь – та была уже невладимая, – обтирала, переменяла сорочки.

О полден Анна зашевелилась, открыла глаза. Спросила тревожно:

– Что это?

Обмануть ли умирающую?

– Да так, ратные тамо… – неуверенно пробормотала Настасья.

– Скажи… правду! – с тяжким отстоянием выговорила Анна. И Настасья, оробев, прошептала:

– Колокол увозят, матушка!

– Колокол? – словно эхо повторила свекровь, верно еще не понимая, что происходит. –   Колокол?! – повторила она, возвысив голос. В полумертвом лике просквозила прежняя воля, даже руки с долгими восковыми перстами, холодные, почти уже неживые руки умирающей на мгновение дрогнули, сжались в немом и тщетном усилии, приподнялись и упали вновь.

– Торопитце князь Иван! Не дает умереть! – прохрипела она с горькою ненавистью. Смолкла, трудно глотая. Попросила: – Дай воды!

Напившись, долго лежала, отдыхая.

– Что ж Костянтин-то? Отдает… безо спору?

– Матушка! Подеять-то ничего нельзя, московляне во гради! – жалобно возразила Настасья.

– Все одно. Не сын он мне больше, – непримиримо прошептала умирающая. – Василий, тот бы, может… – Не кончила. Вопросила погодя: – Сам, поди, народ утишал?

– Народ? Какой народ? – смешалась Настасья.

– Не лукавь! Знаю своих тверичей, весь город прибежал давно… Вот как захотел унизить! – продолжала она с отдышкою. – Мало ему… смертей мало ему, говорю! Господи, ты веси грехи человеческие! Почто… Почто бы тебе… Неисповедимы пути твои, Господи! И на мне грех гордыни… О сю пору простить не могу! С тем и отойду, верно…

Долгая речь измучила ее. Анна вновь закрыла глаза, чело ее покрылось испариной. Настасья бережно, тонким льняным платом, смоченным в уксусе, отерла лоб и щеки свекрови.

– Спаси тя Христос, доченька! – прошептала та тихо-тихо. Добавила: – Повести мне, когда… Когда повезут со двора…

– Хорошо, матушка! – вымолвила Настасья, склонясь над свекровью, и невольные горячие слезы упали на холодные руки умирающей. Анна почуяла их, слабо пошевелила перстами – погладить сноху, да не сумела поднять руки. Не отворяя глаз, промолвила:

– Поплачь, поплачь, доченька! Тебе еще долго жить! Внуков поднять… Тверь… Колокол воротить с Москвы! То-то радости будет! Поплачь, Настюша, мне так хорошо…

На сей раз свекровь не шевелилась и не баяла более часу. «Не умерла ли?» – забеспокоилась Настасья. Но вот та открыла глаза и первое вопросила:

– Увезли?

– Нет еще, матушка. Девки баяли, до ночи станут ждать. Смердов сошло ко двору – страсть! Не выпущают их…

Слабый намек улыбки осветил лицо Анны.

– Повести мне, когда… Засну – разбуди! – тихо потребовала она.

Близился вечер. Анна то задремывала, то вновь требовательно взглядывала на невестку, и та сама уже отвечала:

– Нет еще, матушка! Ждут!

Константин заглянул было в горницу матери.

– Отдал… колокол? –