Читать книгу - "Валтасар. Падение Вавилона - Михаил Ишков"

Владения Вавилона представляли собой подобие серпа или месяца, в вершине которого лежал Харран. Ниже и сбоку Вавилона, нарисованного красной краской, в подбрюшье серпа, располагалась Сирийская пустыня, южнее переходящая в пустыни Аравийского полуострова. Карта была исчеркана линиями караванных и торговых путей. Вверху перекрестье главнейших торговых путей замыкалось на Харране, внизу их частая сеть исчеркала север Аравии.

— Взгляни, — начал царь. Истина очевидна — захватив Харран, Астиаг одним ударом отрежет Вавилонию от Заречья. Наша страна окажется разделенной надвое. Вступать в сражение с мидийцами рискованно, у них много конницы, а вот ударить Астиага изнутри и тем самым доказать, что мир един, что он не свет, а мы не тьма — это было бы в самый раз.

Он сделал паузу, потом продолжил.

— Это один из возможных ходов. Другой заключается в том, что если захватить караванные пути, проложенные через пустыни Сирии и Аравии, мы сохраним возможность беспрепятственно торговать с Заречьем, а также с городами на побережье Верхнего моря. Наше подбрюшье станет твердым как железо и любые невзгоды, обещанные лжепророками, растают как дым. Опираясь на Мидийскую стену, мы сможем десятилетиями вести войну с подступающими с востока варварами. Оборонительный рубеж на этом направлении был создан еще Навуходоносором. Ресурсов у нас хватит. Это что касается внешней угрозы. Теперь о внутренних врагах. С ними необходимо разделаться быстро и решительно, восстановить истинное почитание Сина всего лишь одна из мер. Кроме нее, я намерен проверить верность исполнения ритуалов, подлинность изображений богов во всех храмах страны, устранить все ложное, наносное, чуждое духу Аккада и Ассирии. Разве это не великая цель, Нур-Син? Разве ради нее не стоит потрудиться?

Я хотел оставить на тебя царство, пока мне придется отлучиться на выручку Харрана, но теперь вижу — ты не готов. То ли ты устал, то ли поддался чуждым веяния. В многознании много и печали, так, кажется, утверждал любезный твоему сердцу Соломон. Твоя илу хочет спать. Встряхнись, Нур-Син!

Набонид похлопал по плечу высокого, все еще худого после поездки в мидию Нур-Сина, потом заявил.

— Что ж, я не против нового эконома Эсагилы. На досуге поразмышляй над тем, что я тебе здесь открыл. Спроси у своего сердца, как оно будет чувствовать себя, если наше войско потерпит поражение под Харраном? Если светлый лик Сина отвернется от нашего города? Если его хозяин погрузится в потемки и его собеседниками станут Ламашту и Лилу с Лилит?[80]

— Этого не допустит великий Син! — пересилив себя, воскликнул сын Набузардана.

Набонид пожал плечами.

— Будем надеяться, — затем запросто, как о чем-то решенном сообщил. Придется оставить наместником Валтасара. Мальчик уже входит в зрелый возраст. Ты будешь при нем негласным советником. На всякий вопрос, который задаст тебе Валтасар, ты обязан будешь дать ответ и сообщить мне. Ты понял, Нур-Син. Если что-то будет не так, я спрошу с тебя.

— Да, государь.

— Пошли к Киру верных людей, оружия чуть-чуть, много съестных припасов, и подтолкни его на выступление. Это твоя главная задача. Запомни, даже в экономах заплесвенелой, затянутой паутиной, занесенной пылью веков Эсагилы, я буду считать тебя своим помощником. Не подведи.

— Да, государь.

— У тебя, чувствую, есть ко мне просьба. Выкладывай, не стесняйся. Может, тебе кажется, что тебя обидели и награда и возмещение за поездку в Мидию слишком мала?

— Да, государь, у меня есть просьба. Но она касается не щедрот, которые пролились на меня, недостойного. В последнее время уважаемый царский эконом Мардук-Икишани позволяет себе публичное порицание памяти славного Рахима-Подставь спину. Он бездоказательно обвиняет его в грубом насилии, пренебрежении обычаем и законами, установленными в Вавилоне. Грозится обратится в суд за возмещением ущерба за использование стены, к которой пристроен дом Рахима, перешедшей ныне к моему тестю Рибату. Мне кажется, что в этом деле давным-давно наведена ясность. Согласие на использование стены его дома Икишани дал добровольно, так что его слова можно истолковать как сомнение власти в благонадежности Рибата и моей тоже.

— Ишь, как завернул! — воскликнул Набонид. — Сразу ярлыки, «неблагонадежность», «грубое насилие». Неужели ты всерьез полагаешь, что в этом деле у меня есть какой-то интерес. Я впервые слышу об этом. Конечно, к памяти Рахима и других славных героев, первым из которых был твой отец, Нур-Син, прикасаться никому не позволено. Этак мы далеко зайдем. Я приму меры. Теперь ступай и крепко поразмышляй над той разницей, какая существует между согласием и единением.