Читать книгу - "Нюрнбергский процесс глазами психолога - Густав Марк Гилберт"

Риббентроп отказывался признать такое различие.

В отсеке для младших обвиняемых Шпеер в самом конце обеда, несмотря на очередную истерику Геринга, все же посоветовал Шираху не скрывать правды. Я успел услышать, как Ширах заверил его, что в своей защитительной речи будет придерживать точки зрения Шпеера.

Тюрьма. Вечер

Камера Дёница. Я вошел в камеру Дёница, имея при себе копию московского заявления Редера.

— Вот, адмирал, взгляните на это, я уж и не знаю, можно ли мне дальше с вами общаться! Ваш начальник, судя по всему, весьма невысокого мнения о вас!

Ошарашенный Дёниц скрупулезно анализировал каждую фразу за — явления. И вышел из себя:

— Вы только посмотрите на это, капитан, это же ложь от начала до конца! Не забывайте, все это писалось пожилым, растерянным человеком, да еще в Москве, да еще вскоре после его попытки совершить самоубийство. Эта идея про меня и Шпеера. Знаете, почему он это написал? Из зависти — нам удалось существенно увеличить производство подлодок, что ему при его устаревшем подходе не удавалось! Зависть! Я поинтересовался у него сегодня утром: «Что больше — 21 или 44?» Да именно благодаря кое-каким усовершенствованиям мы довели выпуск подводных лодок до 44 вместо прежних 21, которые выжимал он, да и то с великим трудом… А эта история с «гитлерюгендовцем»! Ложь, и ничего кроме лжи! Никто и никогда меня так не называл.

Поймите же, наконец, Редер — мучимый завистью старик, оскорбленный тем, что я не только сменил его на его посту, но и сумел сделать на нем больше, и вдобавок еще оказался во главе государства, хотя всегда был у него в подчинении. А там, где он утверждает, что я, мол, приказал войскам сражаться до конца — мы ведь уже говорили об этом! Это было сделано лишь с одной целью — уберечь два миллиона немцев от русского плена, кроме того, я успел заручиться поддержкой генералов Монтгомери и Эйзенхауэра. Я предупредил моего адвоката Кранцбюлера, чтобы тот не вздумал цитировать бредни этого выжившего из ума завистливого кретина…

Редер и сам сгорает от стыда, что мог написать такое. Он уже не одну неделю пытается изъять свое заявление из обращения, но об этом и рта не раскроет. Все надеется на то, что как-нибудь пройдет. А заявить открыто перед судом, что на него оказывали давление русские, этого он тоже не может — его семья до сих пор у них в руках. И все же как-то придется с ним общаться на скамье подсудимых. По крайней мере, в мои планы не входит доставить суду удовольствие, попытавшись раскроить ему череп. Если уж попал на эту скамью, то приходится мириться со всеми человеческими типажами. Достаточно вспомнить о двух антиподах — о Шахте и о Геринге. Но вы же видите эти пометки на полях документа, побывавшего у всех нас в руках: ревность, задетое самолюбие, завистливые бредни. Ну что взять, скажите на милость, с этого завистливого старого хрыча?

Я сказал, что, по-видимому, тема исчерпана, и мы, посмеявшись, поставили на ней точку. Дёниц вновь напомнил мне о том, что американский адмирал самого высокого мнения о нем. Мол, даже прислал к его защитнику своего адъютанта, чтобы тот передал Дёницу, что питает к нему самое высокое уважение.

23 мая. Защита Шираха. Показания Шираха

Послеобеденное заседание.

Ширах начал свою защитительную речь с заявления о своей ответственности за воспитание немецкой молодежи. В приступе болезненного упоения своей образованностью, с которым ему так и не удалось справиться, он напыщенно заявил к сведению всех присутствующих, что, дескать, пропагандировал не один только национал-социализм, а Гёте, и заодно всю немецкую литературу. Судьям приходилось несколько раз прерывать его, напоминая о том, чтобы он говорил по существу. «Гитлерюгенд» Ширах силился представить некоей одержимой спортом бойскаутской организацией, ничего общего с военной подготовкой не имевшей. Тем не менее это отнюдь не помешало ей, с ведома Шираха, принять самое активное участие в погромах 1938 года. Перейдя к изложению вопроса по существу, Ширах поведал о своем пути к антисемитизму, не забыв упомянуть и о неизгладимом впечатлении, которое произвела на него книга американского автора «Еврей-космополит».

В ходе этого дня заседаний доктор Тома, адвокат Розенберга, заявил мне, что сыт по горло пронизанной ненавистью позицией своего подзащитного. По словам Тома, Розенберг изводит его своими бесконечными напоминаниями о необходимости доказать всем, что преследование евреев — дело правое. Например, упорно требует с него предъявить документ Потоцкого. «Я говорю ему: «Ради всего святого, Розенберг, вы требуете от меня, чтобы я вдолбил всем, что вы не одобряли программу уничтожения евреев, что вообще ничего о ней не знали, но, с другой стороны, вы требуете от меня предъявить суду документ, доказывающий, что уничтожение евреев — вполне оправданная мера!» Нет, он мне просто отвратителен!»

Я поинтересовался у Тома, а что, собственно, должен доказывать пресловутый документ Потоцкого. Он разъяснил мне, что речь идет о заявлении бывшего польского посла в США, в котором говорится, что евреи из окружения Рузвельта крайне враждебно относились к нацистской Германии. «Но если вы хотите знать, — продолжал Тома, — то такое заявление только на пользу самим евреям, они вовремя сумели разгадать всю гнусность национал-социализма, повергшего Европу в хаос опустошения и осознают необходимость от него избавиться. Могу признаться: многие порядочные христиане и приняли эту войну только потому, что она ознаменовала конец национал-социализма».

Он рассказал мне, как сложно ему осуществлять защиту Розенберга, назвав его претенциозным язычником. Розенберг упорно ищет в истории оправдания войне и преследованию евреев, осыпая своего адвоката упреками, что, дескать, тот неправильно его защищает. Он не брезгует никакими средствами, чтобы уберечь свою шею от петли. «Ничего, пусть радуется, что я еще не стал предъявлять суду кое-какие его опусы, среди них есть и такие, что уже никто не сможет усомниться, что он злобный и непримиримый юдофоб. Я сумел отыскать документы, которые уничтожили бы его, и пусть он радуется, что я не стал предъявлять их суду.

24 мая. Ширах обвиняет Гитлера

Утреннее заседание.

Ширах говорил о своих антисемитских убеждениях; и он, и немецкая молодежь надеялись на решение «еврейского вопроса» мирным путем. Он не имел отношения к «нюрнбергским законам», а скорее считал данную проблему решенной, а сами «нюрнбергские законы» — излишними. Решать эту проблему — дело правительства, заявил Ширах, а что до немецкой молодежи, она вряд ли могла серьезно повлиять на это. (Когда Ширах произнес эту фразу, Фрик бросил на него недобрый взгляд.)

Что же касается штрейхеровского «Штюрмера», то это издание немецкая молодежь отвергала. (Злорадная усмешка Штрейхера.)

Ширах охарактеризовал погромы 1938 года, как урон культуре и преступление. И тут же выдвинул идею о том, что участь евреев была бы легче, если бы они поселились где-нибудь на Востоке. Он признал, что, будучи гауляйтером Вены, одобрил насильственный вывоз венских евреев, что выразил поддержку этой акции в своей речи в Вене 15 сентября 1942 года. Вот что сказал Ширах: «Я произнес то, в чем сейчас искренне раскаиваюсь. Я морально поддержал данную акцию, руководствуясь ложными побуждениями хранить верность фюреру. Я пошел на это. И не могу этого отрицать». Говоря о своем разрыве с Гитлером, Ширах в качестве основания для этого привел серьезные разногласия по вопросам культуры и антисемитизм.