Читать книгу - "Упадок и разрушение Британской империи 1781-1997 - Пирс Брендон"

Он «глубоко презирал всех солдат, кроме себя самого»^[1211] (что позволило Артуру Бальфуру хорошо думать об его уме, но не характере). Китченер редко вдохновлял на верность и преданность. Генерал Хантер, его правая рука в Судане, писал: «Теперь я добрался до самого дна Китченера. Это не человек, у него нет сердца. У него случаются эксцентрические и странные вспышки щедрости, особенно, когда он терпит поражение. Это тщеславный эгоист, самоуверенный, имеющий массу гордости и амбиций. Он ожидает всего и узурпирует все, но ничего не дает. Он представляет собой смесь лисы, еврея и змеи и, как и все задиры, становится голубем, если его прижать»^[1212].

Несмотря на цитирование этого описания, самый последний биограф Китченера приходит к поразительно благоприятному вердикту о своем герое.

Однако вес доказательств от современников Китченера, свидетельствует против него. Черчилль говорил, что он может быть военачальником, но никогда не будет джентльменом. Френсис Янгхасбанд считал его «грубияном и пустым местом»^[1213]. Т.Э. Лоуренс полагал: «Он нечестен по обычным мужским сводам правил»^[1214]. Лорд Эсхер, который вероятно знал, что Китченера видели жульничающим на бильярде в Балморале, сделал вывод, что он переступит через труп лучшего друга^[1215]. Киплинг называл его «откормленным фараоном в шпорах» и ненавидел его «мясницкое высокомерие»^[1216].

Это мерзким образом проявилось, когда Китченер в пятницу, 2 сентября 1898 г., встретил в Омдурмане отряд халифа, наряженный в белые бурнусы. С нечеловеческой смелостью «группа шоколадно-смуглых людей на верблюдах кремового цвета»^[1217] бросилась в атаку на винтовки, «Максимы» и артиллерию Китченера. Их всех порубили, словно солому. Был один момент, когда Китченер даже стал кричать: «Прекратите огонь! Прекратите огонь! Прекратите огонь! О, какая ужасная потеря боеприпасов!»^[1218]

Погибло меньше пятидесяти британцев и египтян, но насчитывалось 11 000 трупов дервишей. Возможно, это была пятая часть армии халифа. Они покрывали поле брани, «равно распределившись по акрам и акрам земли»^[1219]. Еще хуже то, что многих раненых или пристрелили, или оставили умирать.

Уинстон Черчилль осудил эту «бесчеловечную бойню»^[1220], а гуманисты в Англии осудили империю, которую создали и которой управляют с такой жестокостью. Британцы в Африке, как римляне в Британии (согласно словам Тацита) сотворили дикость, назвав это миром. (В Бербере, словно в подтверждение аналогии, Китченер устроил что-то типа «римского триумфа»^[1221], выехав перед побежденным и избитым кнутом эмиром, который был закован в кандалы).

Но адъютант Китченера и сын Солсбери, лорд Эдвард Сесил, говорил за многих, когда объявил: сочувствие дервишам, «животным» — это вздор^[1222].

Военные корреспонденты считали, что Омдурман заслуживает квазибожественного наказания. «Вонь от этой гнусности поднималась к небу для оправдания нашей мести»^[1223].

От суровой критики и осуждения королевы, которая взывала к добродетельности и богоугодным поступкам, отмахнуться было сложнее. Она сама получила большую часть трофеев Омдурмана^[1224], но была шокирована, услышав, что сардар снес гробницу религиозного лидера Махди с помощью снарядов, сбросив кости в Нил. Китченер объяснил эти акты осквернения попытками выжечь националистический культ и избавиться от его магического воздействия. Но его еще больше ругали за его план сделать питейную чашу из черепа Махди. (Позднее генерал Реджинальд Уингейт проделал это с черепом халифа, но более осмотрительно, не привлекая такого внимания)^[1225].

Черчилль не поверил заявлению Китченера о том, что тот отправил череп Махди назад для захоронения в Судан в канистре из-под керосина. Он сказал, что в канистре могло находиться все, что угодно, возможно бутерброды с ветчиной.

Однако Китченер не получил ничего, кроме похвал, после тактичного решения вопроса с майором Жаном-Батистом Маршаном. Героический переход последнего из Конго для предъявления претензий своей страны на Ниле привел к тому, что Франция и Англия оказались на грани войны.

Признано, что у Китченера имелись канонерские лодки и штыки, а у Маршана — только велосипед с толстыми шинами и флаг. Даже древко флага треснуло, когда он пытался установить его в Фашоде. Во время вежливой конфронтации с Китченером Маршан был «полностью изолирован на местности, где встречались лишь обломки камней, среди которых живут скорпионы»^[1226].

Зато Китченер мог поддерживать связь с Лондоном по телеграфному кабелю, который проходил по дну Нила.

Франция потерпела неизбежное поражение в том, о чем Блант говорил, как о «стычке между двумя разбойниками с большой дороги из-за захваченного кошелька»^[1227]. Маршан отступил, а Судан стал англо-египетским кондоминиумом. Так была добавлена еще одна аномалия к региону и империи. Однако имел значение британский контроль, который не обеспечивался средствами осторожной дипломатии. Он достигался, если процитировать характерный для Черчилля вывод, через самый значимый триумф, которого когда-либо добивались оружием науки над варварством.

Так получилось, что Черчилль испытывал странно смешанные чувства относительно победы. Он испытывал возбуждение оттого, что принял участие в последней крупной кавалерийской атаке британской армии. Но имелось и разочарование, поскольку 21-й уланский полк не понес достаточного количества потерь, чтобы битва считалась по-настоящему исторической.