Читать книгу - "Доносчики в истории России и СССР - Владимир Игнатов"

В 1708 году Кочубеем был послан второй донос с выкрестом из евреев Петром Яценко. Доносу не поверили, Мазепе сообщили о нем, и он принял меры предосторожности. Третий донос Кочубей послал через полтавского полковника Искру и священника Святайлу, которые передали его Ахтырскому полковнику Осипову, а тот в свою очередь переслал его императору через киевского губернатора князя Д.М. Голицына.

Под пытками Кочубей показал, что оговорил гетмана по злобе. За ложный донос доносчиков приговорили к смертной казни и отправили в село Борщаговку под Белой Церковью, где стоял лагерь Мазепы. Там после допроса 15 июля 1708 года Кочубею и Искре отрубили головы.

Вскоре после казни Мазепа совершил измену, о которой Кочубей и предупреждал Петра. Признаваясь в своей ошибке и называя Кочубея «мужем честным, славныя памяти», Петр приказал возвратить жене и детям несчастного доносчика конфискованные имения «с прибавкою новых деревень».

Как считают историки, инициатором доносов была жена Кочубея. Согласно этой версии, основной причиной доноса стала любовная история гетмана Мазепы и дочери Кочубея Мотри, которая произошла в 1704 году. Будучи вдовцом, Мазепа сватал ее, но родители отказали, так как Мотря была его крестницей. Когда она бежала к Мазепе, гетман неприкосновенно возвратил девушку в дом ее родителей.

В Петровскую эпоху доносительством занимались и пастыри православной церкви, которая, по существу, являлась государственным учреждением и полностью подчинялась самодержцам. Священники рассматривались властью как должностные лица, которые служат государству наравне с другими чиновниками. Они действовали как помощники следователей, увещевали и исповедовали узников, а потом отчитывались об этом в Тайной канцелярии. На роль «исповедников» обычно привлекались проверенные священники из Петропавловского собора. Священный Синод фактически стал филиалом Тайной канцелярии. Там была оборудована тюрьма, где людей держали в таких же условиях, как и в Петропавловской крепости, — в оковах, в темноте, в голоде и холоде. Тюрьмы были также в Соловецком, Суздальском, Спасоевфимьевском, Кирилло-Белозерском и других монастырях. В монастырские тюрьмы узников заключали на длительное время без судебных приговоров — «по высочайшему повелению» и по определению Синода. Наряду с умалишенными, сектантами, «заточенными за поведение не соответствующее их званию» в монастырских тюрьмах содержались также «за ересь», за оскорбление «величества», за клевету и лжедоносы. Так в числе колодников Соловецкого монастыря в 1786 году значился бывший архимандрит Григорий Спичинский, посаженный в 1772 году «по высочайшему повелению как человек непостоянного и дерзкого нрава, также во многих клеветах и неосновательных доносах и ложных разглашениях известный».

Некоторые заключенные в таких тюрьмах содержались прикованными цепями за шею или ногу к стене. Для «соблюдения монастырских правил» заключенных на «лобном месте» (площади в монастыре) палачи в рясах наказывали плетьми, палками и розгами.

Суровым режимом была известна тюрьма при Александро-Невском монастыре, в которой «святые отцы» допрашивали церковников, обвиненных в государственных преступлениях, а потом отсылали их на пытки в Тайную канцелярию. Из Тайной канцелярии в тюрьму Александро-Невского монастыря присылали раскаявшихся после пыток раскольников.

При Петре был принят закон, обязывающий священников под страхом сурового наказания доносить на прихожан, если они заподозрили их в совершении или намерении совершить государственное преступление. Это касалось и информации, полученной священниками на исповеди. Священник, услышавший на исповеди от прихожан признание в совершенном или задуманном преступлении, но сразу же не донесший «куда следует», по закону мог быть подвергнут смертной казни.

Так в 1718 году попа Авраама — духовного отца подьячего Докукина — за недоносительство приговорили к смертной казни, которую заменили наказанием кнутом, урезанием языка, вырыванием ноздрей и ссылкой на каторгу в вечную работу. Оказалось, что на следствии с помощью страшных пыток у Докукина вырвали признание в том, что на исповеди он сказал священнику о своем желании подать царю протест против порядка престолонаследия. Авраама тотчас арестовали.

В 1725 году астраханский священник Матвей Харитонов дал знать властям, что «был у него на духу солдат и сказывался царевичем Алексеем Петровичем». Когда «Алексея Петровича», который оказался извозчиком Евстифеем Артемьевым, схватили, то он показал, что называться царевичем Алексеем его «научал»… сам поп Матвей, которого тотчас же арестовали и заковали в колодки. И лишь на последующих пытках самозванец «сговорил», то есть снял, с попа обвинения. После этого Артемьева увезли в Москву в Преображенский приказ, попа же по-прежнему держали под караулом. Так продолжалось целый год. Астраханский епископ Лаврентий, которому жаловались родственники арестованного попа, писал летом 1725 года в Синод, что попа Матвея нужно «освободить, понеже и впредь кто будет объявлять на исповеди священникам какие царственные дела, то священник, опасаясь такой же беды… о намеренной злобе доносить, бояться будет». Матвея отправили в Петербург, в Синод, но не за наградой, а «дабы обнажить священничество» (то есть лишить сана), так как он обвинен «в важном Ея императорского величества деле».

В 1738 году на допросе в Тайной канцелярии князь Иван Долгорукий показал, что, живя в ссылке в Березове, он исповедовался у местного священника Федора Кузнецова и признался ему на исповеди, что в 1730 году, накануне смерти Петра II, он составил и подписал за умирающего императора завещание. Священник же, отпуская грех князю, сказал: «Бог-де тебя простит!» После признаний Долгорукого попа немедленно допросили, действительно ли он знал о фальшивом завещании, и, убедившись в этом, сурово наказали.

Священники становились жертвами доносов, как и все подданные: их также арестовывали, пытали и казнили. Монашество, ряса, клобук, епископский посох, преклонные года и общепризнанная святость не спасали даже высших церковных иерархов от дыбы и тюрьмы. Священников арестовывали, если они не поминали в церкви имя правящего государя или забывали помянуть Синод, не признавали отмены древнего сана «митрополит», выражали сомнения в справедливости отмены патриаршества, осуждали церковную политику Петра Великого или позволяли себе высказать нечто противоречащее указаниям Синода или царя. Окруженные толпой потенциальных доносчиков-прихожан и завистливыми коллегами, готовыми тотчас донести, такие иерархи страшно рисковали. В Синод и Тайную канцелярию потоком шли изветы о «непристойных словах», о нарушениях в отправлении треб и по другим поводам. Сыск не считался с высоким саном священнослужителя, даже если на него был подан заведомо «бездельный» донос.

В 1725 году посадили в тюрьму архимандрита Иону. Синод вступился за него: «Знатные духовные персоны арестуются иногда по подозрениям и доносам людей, не заслуживающих доверия, от чего не только бывает им немалая тягость, но здравию и чести повреждение». Обращение это не помогло — Иона из тюрьмы не вышел.

В 1730 году воронежский епископ Лев Юрлов отказался читать в церкви указ о восшествии на престол императрицы Анны Иоанновны и, наоборот, приказал молиться о «благочестивой нашей царице и великой княгине Евдокии Федоровне» — первой жене Петра I, сосланной им в монастырь. За это его по доносу арестовали, лишили епископского посоха и на десять лет заточили в дальний северный монастырь. Тогда же архиерей Лаврентий подвергся ссылке за то, что «о здравии Ея величества (императрицы Анны) многолетия петь не велел».