Читать книгу - "1916. Война и мир - Дмитрий Миропольский"

Сколько раз он видал это по молодости!

Бывать-то случалось и в сёлах окрест родного Покровского, когда отец по делам крестьянским посылал; и в Тюмени, и в Тобольске, когда сам промышлял извозом…

Как затеются гулянья — народ весёлый шатается по улицам туда-сюда. Шелуха от семечек летит веером, гармони заливаются вперебор. И каждый каждому друг, а как не налить другу? Как не угостить, не проявить широту души?!

Но вот не поделят двое ерунду какую-нибудь. Из-за девки вертлявой поспорят, из-за места на завалинке, или забрызганных хромовых сапог, или случаем задетого локтя. И вот уже слышится первая плюха, вторая…

Вдвоём дерутся недолго. Набегают ещё и ещё удалые бойцы, компания на компанию, глядь — и под бабий визг и мужицкий рык кулаками машет уже целая улица. Все бьются со всеми. Жестоко, истово, как против самого страшного врага бьются с теми, кого только что угощали, или наоборот — в глаза не видывали до тех пор, пока разок-другой не съездили в рыло, не врезали по морде, не закатали в чýху…

Появляется, знамо дело, и полиция. Только не враги они себе: дураков-то нету — соваться раньше времени. Не ровён час, залетишь под горячую руку какому-нибудь кузнецу, или плотогону, или просто крестьянину поздоровее — покалечит ведь, не разобравши! Нет, лучше уж постоять, подождать, пока мужички малость натешатся.

В грязь под ногами выплюнуты первые выбитые зубы, туда же летят картузы и сброшенные поддёвки… Потом начинает народ звереть и выдыхаться. Тогда один тянет ножик из-за голенища, второй стискивает в кулаке подкову, третий рвёт от забора дрын — и тут затевается совсем уже нешуточная потеха. Дольше ждать полиции невозможно, приходится пальнуть в воздух. Народ, хрипя и утирая юшку из разбитых носов, расступается…

…а кто-то остаётся на земле. Только недавно был такой весёлый, молодой, щеголеватый; шутками сыпал направо и налево, табачком оделял — и вот лежит, неловко подвернув ногу, посреди улицы, среди окурков и подсолнечной шелухи. Праздничная одёжа изодрана, полбашки нету — или брюхо распорото, а в углу рта пена кровавая запеклась. И глаза стекленеющие в небо глядят.

Баба какая-нибудь непременно голосить начнёт, за ней ещё одна, ещё… И ведь народу кругом — тьма, но спроси кого угодно — за что дрались-то? за что мужичок этот жизнь отдал? — никто не ответит. Потому как ни за что.

Дерутся двое — так и пусть себе дерутся. Отведут душу, отдубасят друг друга, а потом спросят в соседнем кабаке штоф смирновской, напьются в обнимку, да задружат снова. Синяки заживут, и главное — все останутся целы. Нет, нельзя никогда в чужую драку ввязываться. Нельзя, нельзя, нельзя…

Большой таксомотор с блестящими белыми бортами подскочил на крутом горбатом мостике через Лебяжью канавку, и прыжок этот прервал мысли бородатого ездока. Ну что ж за народ такой — шофёры?! Говори, не говори, а когда едут по невской набережной мимо Летнего сада, непременно придавят акселератор и прыгнут на мосту через Лебяжью канавку… Э-эх!.. Потом с ветерком вдоль садовой решётки — и ещё один прыжок, через реку Фонтанку. Там тоже крутой горбатый мостик есть, Прачечным называется.

Довольный своей удалью шофёр в светлом форменном френче и тёмной фуражке обернулся и глянул через плечо на пассажира. Белый Panhard-Levassor, которым возле Адмиралтейства восторгался Маковский, теперь пересчитывал узкими шинами брусчатку Французской набережной. Слева на версту расстилалась ослепительная гладь Невы, справа тянулся сплошной фасад раскалённых на солнце архитектурных красот.

Дом Баура, который построил тот же архитектор Фельтен, что придумал волшебную решётку Летнего сада…

Дом дочери Кутузова, откуда ровно сто лет назад отправился полководец на Отечественную войну — навстречу Бородинской битве, пожару Москвы и победе над Наполеоном…