Читать книгу - "Иван Калита - Максим Ююкин"

Но эти утешительные слова прозвучали как-то неуверенно, оказав скорее воздействие, противоположное желаемому: из груди Терентия вырвался придавленный стон. Должно быть, поняв неуместность своих слов в час, когда жизнь молодой женщины висит на волоске, Игнатьевна смущенно кашлянула и, жуя дряблыми бескровными губами, поправила платок на голове. После неловкого молчания она сказала:

— За Воробьем тебе послать надобно, вот что. Воробей сейчас беспременно нужен.

— Какой еще воробей? Что ты там мелешь, старая?! — раздраженно спросил Терентий.

Игнатьевна обиженно поджала губы.

— Человек такой есть, Воробьем кличут, — сердито возвышая голос, объяснила она. — Первейший в наших местах ведун. Травами да заговорами и людей, и скотину пользует. Слава о нем далече идет; всем ведомо: уж коли Воробей не поможет...

Не дав старухе договорить, боярин резко обернул к ней искаженное болью и гневом лицо.

— Почто его доселе не позвали?! — закричал он срывающимся голосом. — Что за дармоеды: покуда не прикрикнешь на них, и не почешутся!

— В том-то и дело, что нездешний он, — невозмутимо прошамкала Игнатьевна. — В Жарыни живет, да не в самом селе, а в лесу, на отшибе; враз и не сыщешь. А из наших у него никто не бывал. Так что коли хочешь боярыню свою спасти, снаряди-ка туда паренька посметливее да порасторопнее, и поскорее! Илейку хоть пошли. Давеча видала, как он по двору без дела околачивался.

Боярин оглянулся по сторонам и, подозвав девушку, поднимавшуюся по лестнице со стопкой свежевыстиранного белья, велел кликнуть к нему Илейку. Те несколько минут, что Терентий расхаживал взад-вперед по переходу в нетерпеливом ожидании, показались ему длиною с целую жизнь — жизнь его жены. Наконец прибежал запыхавшийся Илейка. Это был высокий худой юноша около двадцати лет, с крупными, немного навыкате, зелеными глазами, впалыми щеками и маленьким, но твердым упрямым подбородком. Когда он согнулся в поклоне, боярин, несмотря на все свое волнение, не мог не усмехнуться, глядя на его нечесаные русые волосы, пучками льна топорщившиеся в разные стороны. Впервые оказавшись лицом к лицу с боярином, который до того вряд ли удостоил его хотя бы взглядом, Илейка не без страха всматривался в потемневшее лицо своего господина, словно пытаясь прочесть на нем, что сулит ему этот внезапный интерес к его скромной особе.

Коротко, отрывисто Терентий объяснил Илейке, в чем состоит даваемое ему поручение. В глазах юноши мелькнула радость: а он-то, дурень, гадал, не провинился ли в чем перед боярином! Ведь кто из дворовых без греха: в большом богатом доме соблазнов хватает. А боярин тем временем продолжал его наставлять:

— На посулы можешь не скупиться, только привези его, привези во что бы то ни стало! Да скажи на конюшне, что я велел оседлать тебе Уголька.

Уголек был лучшим из имевшихся у Терентия жеребцов, на котором ездил только сам боярин, да и то лишь по особым случаям.

Полчаса спустя Илейка, с гордым видом восседая на высоком вороном красавце и каждой клеточкой своего тела ловя завистливые взгляды дворовых парней — дорого бы дал каждый из них, чтобы хоть разок прокатиться на гладкой сильной спине хозяйского любимца! — выехал из ворот усадьбы. Оглянувшись на возвышавшийся над ними строгий лик Николая Угодника с поднятой для благословения щепотью тонких длинных пальцев, Илейка с наслаждением огладил коня плетью по круглому, как бочка, играющему мышцами боку.

Илейку распирало от радости и гордости. Впервые в жизни ему доверили важное дело: есть от чего закружиться голове! Это поручение как бы возвышало его над прочими слугами и, кроме того, позволяло хоть на краткое время вырваться из унылого, однообразного круга дворовой жизни, почувствовать себя свободным — ведь когда ты наедине со встречным ветром, легко представить, что не боярская, а твоя собственная воля влечет тебя в путь, и на любого, кто попадется тебе по дороге, можно смотреть безбоязненно, как на равного. О том, что от него, возможно, зависит здоровье и даже жизнь боярыни, Илейка думал в последнюю очередь. Не то чтобы ему была безразлична судьба хозяйки — вся челядь успела полюбить молодую госпожу за кроткий и мягкий нрав, так разительно отличавшийся от привычной суровости Терентия Абрамовича, — но верно и то, что, в сущности, у него не было оснований сопереживать горю своих хозяев, ибо разве они когда-либо сочувствовали его собственному? А горя Илейке, несмотря на свои молодые годы, пришлось изведать немало: потеряв в мор обоих родителей, он был еще ребенком взят вместе с младшей сестрой Ириной в боярские хоромы, где долгие годы находился на побегушках у взрослых холопов. С беззащитными сиротами не церемонились: окрики и оплеухи были для них столь же привычными, как прокисшие щи на обед или темный тесный закуток, где они коротали недолгие ночные часы, крепко прижавшись друг к другу, чтобы было немного теплее. Но чем старше становился Илейка, тем чаще ему приходило в голову, что их с Ириной жизнь могла бы быть совсем другой. Из его отрывочных детских воспоминаний возникала небогатая, но чистая изба, хлев, полный скотины. Да и судя по тому, что его семья никогда не сидела без хлеба, землицы у них тоже хватало. Куда же все это подевалось? Кто и по какому праву лишил их с сестрой родительского достояния? Но этим его вопросам, как и многим другим, суждено было неизменно оставаться без ответа.

Об этом и о многом другом успел передумать Илейка, прежде чем впереди, в низине между изрезанным оврагами лугом и зеленым клубящимся облаком леса, показалась россыпь из двух-трех десятков избушек Это и было село Жарынь, к которому держал путь Илейка.

Жители окрестных селений редко заглядывали сюда: Жарынь числилась за княжьей казной, а потому жа-рынцы свысока посматривали на своих соседей, плативших дань боярам, и даже порой позволяли себе пошаливать на их угодьях, вследствие чего между ними и обитателями близлежащих сел шла то притухавшая, то разгоравшаяся с новой силой распря. Но Илейка не ощутил к себе никакой враждебности. Молодая улыбчивая женщина, приглядывавшая в одном из дворов за целым выводком детей, объяснила ему, как проехать к жилищу Воробья, и через какое-то время узкая, едва намеченная в траве лесная стежка привела Илейку на небольшую поляну, обнесенную добротным, хотя и потемневшим от времени тыном из заостренных неодинаковых по длине кольев, настолько высоким, что за ним нельзя было разглядеть даже кончика печной трубы. Ворот у тына не было; вместо них в нем была прорублена небольшая, менее чем в половину его высоты дощатая дверь, всю поверхность которой пересекали две прибитые крест-накрест жиковины. Под утробный, громоподобный собачий брех, донесшийся из-за ограды при его появлении, Илейка постучал в дверь и обнаружил, что она не заперта.

Жилище ведуна оказалось совсем не под стать окружавшей его мощной ограде: это была маленькая низенькая избушка, ничем не примечательная, если не считать слепой, без единого окошка стены. Странное чувство, подобно мимолетному дуновению ветра, на мгновение овеяло душу Илейки: ему вдруг захотелось бежать отсюда без оглядки, пока его присутствие здесь никем не замечено. Пусть умрет, так и не дождавшись помощи, его молодая госпожа, пусть боярин сурово покарает его за неисполнение своего веления, только бы не переступать порог этого странного, затерянного в лесной глуши дома! Но Илейка переступил его, благо и входная дверь тоже оказалась не закрытой на щеколду, а на громкий, настойчивый стук гостя и здесь никто не отозвался. Из маленьких сеней в лицо Илейке ударил густой, терпкий запах сухих трав. Травы тут были повсюду — на протянутых вдоль стен бечевках и разложенных на земляном полу кусках грубого холста, наваленные беспорядочной грудой и тщательно собранные в перевязанные нитями пучки. Осторожно, стараясь ничего не задеть, Илейка миновал сени и, отворив истошно завизжавшую дверь, оказался в горнице, по-видимому, единственном жилом помещении в доме. Никогда еще Илейке не приходилось видеть такого необычного жилища. В нем не было многого из того, что непременно встретишь в любом русском доме — ни икон в углах, ни украшений вроде расписной посуды или вышитых полотенец, а также ничего, что указывало бы на присутствие в доме женщин и детей, — ни прялки, ни колыбели. Вместо этого — все те сушеные растения, а еще великое множество глиняных горнцов разного размера и формы, горлышки большинства из которых были заботливо замотаны тряпицами. Посреди стоял грубый некрашеный стол, заваленный разным хламом — костями, камешками, кусками шкуры какого-то животного и еще чем-то в том же роде. Свет в горницу проникал сквозь единственное крошечное окошко, в которое не смог бы пролезть и ребенок.