Читать книгу - "Русский ад. На пути к преисподней - Андрей Караулов"

А Ельцин — и правда ерник, вроде и хочет чего-то, а перегорает быстро, чисто русская натура, в нем все мгновенно переходит в свою противоположность. Не в своих санях сидит человек, это ж ясно, а признаться в этом боитца…»

— Сам-то Михалыч… придет аль как? — Олеша скрутил папироску. — Суббота все ж… праздник ноне…

Иван Михайлович снарядил Егорку с Олешей срубить ему баньку: старая сгорела у него еще в августе.

Не-е… если страна перестала отличать слабых от сильных, тогда ей конец, стране, это факт…

О баньке болтали разное: вроде и девок туда привозили из Красноярска, вроде и Катюша, дочка его, голая с мужиками бултыхалась, — только людям-то как верить, люди нынче как собаки, очень злые, не приведи бог — война, в окопы уже никого не затащ-щишь, все бздюхи, мигом у нас пропадает страна…

— Ты че, Олеш?

— Я сча… сча приду.

— Здесь хлебай, я отвернусь, — взорвался Егорка. — Че бегать-то?

— Со мной бушь?

— Нето нальешь?.. Егорка аж рот открыл.

— Пятеру давай — и налью, — твердо сказал Олеша. Он медленно, с аппетитом вытащил из рукава ватника четвертак самогонки.

— Пятеру! Где ее взять, пятеру-то?.. — вздохнул Егорка. Он не то чтобы огорчился, но хмурь на лице была. — На пятеру положен стакан с четвертью — понял? А у тебя тут — с наперсток.

— Ну извеняй!.. — Олеша с размаха всадил четвертак себе в глотку.

— Не сожри брансбоит-то, — посоветовал Егорка. — Босява!

Говорить Олеша не мог, раздалось мычание, глотка работала у Олеши как мощный насос.

Весной Олешу еле откачали. Он приехал в Овсянку к теще: старуха давно зазывала Олешу поставить забор. А бутылки, чтоб приезд отметить, не нашлось. Олеша промаялся до обеда, потом взял тазик, развел дихлофос, да еще теще из тазика плеснул, не пожадничал, родня все ж!

Бабка склеила ласты прямо за столом, а Олеша все-таки вылез, оклемался, но желудок (почти весь) ему все-таки отрезали, хотя водку хлебает, ничего! Только для водки, наверное, желудок-то не очень и нужен, водка сразу по всему телу идет, без буферов. Именно здесь, в Сибири, Егорка убедился: русский человек — не любит жить. Ну хорошо, Ачинск — место гиблое, здесь без водки — гниляк, но другие-то, спрашивается, в других-то городах, посветлее, они-то зачем пьют?..

Наташка, жена Егорки, прежде, как Новый год, так орала, пьяная, что Егорка — сволочь и борзота, хотя он бил Наташку в редчайших случаях.

А кто, спрашивается, сказал Наташке, что она должна быть счастлива?

Правда, тогда квартиры не было, хотя в коммуналке, между прочим, тоже не так уж плохо, весело, по крайней мере; здесь, в Сибири, другие люди, срама меньше, но Иван Михайлович — молодец, квартирку-то дал.

— Зря ты, Олеша… — Егорка поднялся, — папа Ваня явится… по обычаю сразу и нальет… че ж свое перевошь, аль — не жалко?

Олеша сидел на бревне, улыбаясь от дури.

— Ну, потопали, што ль?

Не только в Ачинске, нет, на всей Красноярщине не найти таких плотников, как Егорка и Олеша. Вот нет, и все! Дерево есть дерево, это ж не нефть какая-нибудь; дерево — оно ж живое, оно руки любит, людей!

А если Егорку спросить, так он больше всего уважал осину. На ней, между прочим, на осине, войну выиграли; не было у немцев таких блиндажей, как у нас, строить не умели, вот и мерзли, собаки подлые, поделом им!..

Холод, холод нынче какой; в Абакане, говорят, морозы злее, чем в Норильске. Спятила природа, из-за коммунистов спятила, ведь никто так не заколебал Красноярщину, как Леонид Ильич Брежнев и его красноярские ученички, тот же Федирко, первый секретарь. ГЭС через Енисей построили, тысячи гектаров леса превратились в болото, климат сделался влажный, противный, исчезли сорок видов трав и растений; волки, медведи, даже белки — все с порчей, все больные; медведь по заимкам шарится, к человеку жмется — не может медведь жить на болоте, жрать ему в тайге стало нечего, вон как!

— Пошли, говорю… задрыга!

— Пойдем…

Олеша легко (откуда силы берутся, да?) закинул бревно на плечо. Егорка поднял бревно с другого конца, наклонил голову и медленно пошел за Олешей — шаг в шаг.

— Смотри… Алке-то уж за пятьдесят небось, а как выглядит-то…

— Какой Алке? — не понял Олеша.

— Да Пугачихе… Как это ей удаетси?..

— А че тут «как»? — не понял Олеша. — Всю жизнь на воле, хавает сплошной центряк, все с рынка небось…

Они медленно шли друг за другом.

— Здорово, ешкин кот!

Директорская «Волга» стояла у забора в воротах, видно, собиралась въехать, да встала, не успела.

Чуприянов улыбнулся. В «Волге», рядом с шофером, сидел еще кто-то, кого Егорка не знал, — плотный широкоплечий мужчина с чуть помятым лицом.

— Здравия желаем, — Олеша снял шапку.

— Здоров! — кивнул Чуприянов.

— Здрассте… — Егорка стоял как вкопанный.

Чуприянов построил дачу на отшибе, в лесу. Кто ж знал, что пройдет лет пять-семь и красноярский «Шинник», завод со связями, заберет этот лес под дачи?..

— Аза осинку, мисюк, можно и по физни получить, — прищурился Чуприянов. — Веришь?..

— Так деревяшки ж нет… — удивился Егорка, — еще ж в пятницу вся деревяшка вышла… А эта и на полати пойдет — любо! Осинка-то мохнорылая, Михалыч… не осинка, а меруха, все равно ж рухнет…

— Тебе, брат, можно быть дураком… это грех, конечно, но не страшный, — Чуприянов протянул ему руку, потом также, за руку, поздоровался с Олешей, — но уж меня ты не срами, слышишь? Еще раз увижу тебя с контрабандой, так сразу Гринпису и сдам, такую жопию получишь — мало не покажется…

— Так его ж пристрелили вроде… — опешил Егорка.

— Пристрелили, блядоебина, Грингаута, начальника милиции… и не пристрелили, а погиб он… смертью храбрых, — усек? А это — Гринпис, это для тебя похуже будет, чем милиция, точно тебе говорю…

Подполковник Грингаут, начальник местного ОВД, погиб в неравной схватке с браконьерами: поехал на «стрелку» за долей, а получил из кустов две пули в лоб.

Человек в «Волге» тихо засмеялся — так, будто он сам стеснялся сейчас своего смеха.

— Вот, ешкин кот, работнички… И на хренища мне такие?.. Ну и как же здесь быть, Николай Яковлевич?

Чуприянов то ли шутил, то ли действительно извинялся, как умел, перед московским гостем.

— Но в лесу эта осинка и впрямь, Иван Михайлович, никому не нужна, вот мужики и стараются, чтоб не сгнила на корню…

— Все равно засопливлю, — Чуприянов упрямо мотнул головой. — Непорядок делают. Здесь все я решаю, я один — когда команды нет, а осинка — уже срублена, это называется бардак… Свой стакан не получат.