Читать книгу - "Вашингтон - Екатерина Глаголева"

Другой излюбленной темой для разговоров была навигация на Потомаке. В начале августа 1785 года Вашингтон лично проплыл в каноэ по Потомаку и преодолел пороги у водопадов Сенека и Шенандоа, исследуя подводные камни. В скором времени рабов с выбритыми головами (отличительный знак, чтобы не сбежали) согнали на рытье каналов, которые должны были соединить Потомак с Огайо, а реку Джеймс — с Большой Канавгой. Однажды в ноябре после ужина хозяин пустил бутылку вина по кругу и провозгласил тост: «За успех навигации на Потомаке!»

Вашингтон выступил новатором и в области животноводства, начав разводить мулов — помесь лошади с ослом, — которые были выносливее лошадей, но послушнее ослов, могли доживать до сорока лет и обходились дешевле. В 1784 году испанский король послал ему в подарок двух серых ослов-производителей и трех ослиц. «Посылка» прибыла в декабре 1785 года; один из ослов в дороге сдох, а выжившему дали кличку Королевский подарок. В конюшнях Маунт-Вернона тогда проживали 130 рабочих лошадей; в распоряжение испанского осла были предоставлены три десятка кобылиц, однако он на них даже не смотрел. Только по весне он с «решимостью и величественной торжественностью приступил к работе по продлению рода», писал Вашингтон Лафайету 10 мая 1786 года. В другом письме он высказывал надежду, что Королевский подарок проникнется в Америке демократическим духом, улучшит свои манеры и начнет работать более споро. Лафайет прислал другу трех черных ослов с Мальты, в том числе самца по кличке Мальтийский рыцарь.

Важной достопримечательностью Маунт-Вернона была конюшня с чистокровными лошадьми, где также доживали свой век боевые кони генерала. В 1785 году Вашингтон подарил знакомой даме Элизабет Френч Дюлани своего жеребца по кличке Блускин (его шкура была серо-голубого оттенка), на котором ездил в начале войны. Гораздо большей известностью пользовался гнедой Нельсон, побывавший в сражении при Йорктауне и способный спокойно стоять под огнем. Теперь он в работы не употреблялся и получал овес за прежние заслуги. Вашингтон сам объезжал и обучал своих лошадей, а заботы о конюшне доверил заботам раба Питера Хардимана, весьма сведущего в этом деле.

Большим лошадником оказался и доктор Жан Пьер Лемайер, который довольно часто наведывался в Маунт-Вернон. Летом 1784 года он прожил там довольно долго и стал добрым другом дома: Вашику подарил деревянную лошадку, а его приемному отцу вставил девять зубов, купленных у нескольких негров по 13 шиллингов за штуку. Правда, для Вашингтона этот эксперимент закончился неудачно, и к 1789 году у него во рту оставался только один зуб. Гости отмечали, что на некоторых словах Вашингтон как бы запинается и выговаривает их с трудом; вероятно, давали о себе знать проблемы с зубными протезами. Теперь и у Марты начались неприятности с зубами, и в семейном бюджете возникла новая статья расходов. На время посещений врача Джордж предоставлял в его распоряжение Магнолию — знаменитого арабского скакуна, участвовавшего в скачках в Александрии.

Стороннему человеку генерал мог показаться богачом: Маунт-Вернон состоял из полутора десятков отдельных строений, соединенных крытыми переходами, и напоминал собой маленький поселок. Гостей встречали слуги в красно-белых ливреях. Самым красивым помещением в доме была Новая комната, или банкетный зал, высотой в два этажа, с арочными окнами; оттуда открывался великолепный панорамный вид на Потомак, и казалось, что зал парит в воздухе. Вашингтон велел оклеить стены ярко-зелеными обоями (в те времена синяя и зеленая краски были самыми дорогими) в обрамлении позолоченных карнизов, чтобы помещение выглядело «красивее и богаче». (Днем зеленый цвет поднимал настроение, но за ужином при свечах лица гостей принимали потусторонний оттенок.)

В разговоре с купцом Сэмюэлом Вогэном из Филадельфии Вашингтон как-то обмолвился, что в зале не хватает камина, и тот неожиданно прислал камин из итальянского мрамора с двумя витыми колоннами и картиной-пасторалью, напоминающей о жизни Цинцинната. Посылку доставили в десяти громоздких ящиках. Увидев, что внутри, Вашингтон сначала пришел в ужас. «Боюсь, что он слишком элегантен и роскошен для моей комнаты и республиканского образа жизни», — написал он сыну Вогэна. Но в конечном счете камин занял свое место.

Однако самое сильное впечатление на гостей производила вымощенная плиткой веранда с видом на Потомак, крышу которой поддерживали восемь деревянных колонн (правда, из-за нее в комнаты, выходящие на веранду, никогда не заглядывало солнце). В теплую погоду здесь расставляли виндзорские кресла и легкие переносные столы, чтобы гости могли поужинать на свежем воздухе, наслаждаясь ветерком с реки и щебетом попугаев. Западный корпус, к которому примыкала веранда, украшала восьмиугольная башенка с флюгером в виде «голубя мира» с оливковой ветвью в клюве.

В центре парка стояла кирпичная теплица с семью высокими и узкими окнами, где росли пальмы, лимонные, апельсиновые и лаймовые деревья. В окрестностях дома хозяин насадил фруктовые сады, и по весне цветущие персиковые и абрикосовые деревья, яблони и вишни, кизил и сирень радовали глаз. Его садовник-немец охотно рассказывал, что прежде служил королям Пруссии и Англии. Между верандой и рекой простирался английский парк с извилистыми тропинками и разбросанными тут и там рощицами, по которому бродило стадо оленей. Теперь Вашингтон избегал охотиться вблизи от дома, чтобы олени не испугались и не убежали. С января 1786 года он стал совмещать полезное с приятным — охотился на лис, объезжая свои фермы; в ежедневные объезды он брал с собой собак, присланных Лафайетом.

Кто бы мог поверить, что к началу 1786 года весь наличный капитал Вашингтона составлял всего 86 фунтов? Поместье не приносило никаких доходов, почетные должности лишь отнимали время и силы. Большой помехой были незваные гости, а на их прием уходили последние деньги. Посетители не только ели и пили за счет хозяина, но и скармливали его сено своим лошадям. Кроме того, с ними были слуги, которых тоже приходилось кормить.

Вечером в воскресенье 2 октября 1785 года Вашингтоны уже легли спать, когда весь дом переполошился из-за прибытия заморских гостей — знаменитого скульптора Гудона (который, сообщал Джефферсон, отклонил предложение Екатерины Великой, чтобы лепить Вашингтона), трех его помощников и переводчика. Французы, приплывшие из Александрии, могли бы спокойно заночевать и там, вместо того чтобы будить хозяев. Скульптор прожил в Маунт-Верноне две недели, и первое чувство неприязни, испытанное к нему Вашингтоном, сменилось уважением, поскольку тот оценил добросовестный подход художника к своему делу.

Сначала Гудон тщательно измерил тело Вашингтона, а затем попросил позволения сопровождать его днем, чтобы наблюдать и делать зарисовки. Вот Вашингтон торгуется за пару лошадей, и на его лице возмущение сменяется гневом; вот он скорбит на похоронах, а вот веселится на свадьбе своего племянника Джорджа Огастина и Фанни Бассет. 6 октября француз начал работать над глиняным бюстом, суша его в хлебной печи Маунт-Вернона. (Впоследствии Гудон подарил его Вашингтону, который очень им дорожил и всю жизнь хранил в своем кабинете.) Четыре дня спустя скульптор принялся за изготовление гипсовой маски, чем на сей раз напугал шестилетнюю Нелли — увидев названого отца неподвижно лежащим на столе с трубочками в носу, девочка решила, что он умер. Наконец 17 октября французы снялись с места так же внезапно, как и появились, захватив с собой маску, которая должна была пригодиться при изготовлении статуи в полный рост^[31].