Читать книгу - "Тайны Конторы. Жизнь и смерть генерала Шебаршина - Валерий Поволяев"

Не тут-то было! Шеф в дни отпуска начинал так же аккуратно являться на работу, как и в пору, когда отпуском еще и не пахло.

А Нина Васильевна одна оставалась в санатории — дышать морским воздухом, плавать, играть в мячик, есть фрукты и, в общем, добивать две недешевые путевки. Мужа за такие выходки она никогда не ругала, даже упреков не бросала, хотя все понимала отлично.

Иногда с мужем Татьяны Александровны Шебаршин ездил на рыбалку — нравилось ему постоять на берегу какой-нибудь подмосковной речушки или озерца, послушать плеск воды и шумок леса за спиной, когда легкий теплый ветер начинает бегать по макушкам деревьев, играя в догонялки с другим безобидным ветром, иногда поймать рыбеху, полюбоваться ею… Но вот какая штука: почти всю пойманную рыбу Шебаршин отпускал. Полюбуется ею, помнет в руке и — назад в воду.

Николай Васильевич начинал вполне закономерно возмущаться:

— Леня, так мы с тобой никогда не наловим рыбы ни на уху, ни на жареху!

— Да она же маленькая! — виновато произносил Шебаршин. — Чего нам с тобою маленьких обижать?

— Какая она маленькая, Леня! — еще больше возмущался Николай Васильевич. — Это была хорошая жирная плотва, ей самое место на сковородке!

Наконец, желая остановить своего напарника по рыбалке и понимая, что тот прав, Шебаршин произносил свою коронную фразу:

— Пушкин, ты что, голодный?

Крыть бедному Пушкину было нечем.

Тем не менее, несмотря ни на что, рыбу удавалось наловить — промахов почти не было, все-таки Пушкин недаром считался неплохим рыбаком, — улова хватало и на уху, и на жарево, все оставались довольны.

Иногда друзья высказывали Шебаршину:

— Таких, как ты, надо заносить в Красную книгу природы.

Это было верно.

Как у всякого человека, у него были свои привычки и привязанности, свои герои и антигерои, свои любимые вещи, как и те вещи, которые он не переносил.

Я спросил у Татьяны Александровны, что любил Шебаршин, а что нет. Любопытно было, что предпочитал этот неординарный человек, а что, напротив, отрицал.

Не любил парфюмерию, какой бы она не была, — даже парижскую, любил ходить за грибами (это мы уже знаем), любил модную одежду — причем, покупал одежду и для самого себя, и для Нины Васильевны, и никогда не ошибался, не любил нечищеной обуви, не любил ходить по улице с зонтом, не любил разговоров о болезнях и, когда Татьяна Александровна затевала какую-нибудь «экскурсию» по хворям с маленькими «остановками», обязательно обрывал ее:

— Ты что, врач?

Медиков, если честно, он тоже не любил и самым последним делом считал хождение в поликлинику.

В еде был неприхотлив, обожал самую простую еду — почти крестьянскую, — и когда видел на столе какие-нибудь дорогие изыски, удивленно качал головой, взгляд его делался неодобрительным.

Когда умерла Нина Васильевна, заботиться стало не о ком. Шебаршин встретился на улице с Татьяной Александровной. Был Шебаршин угрюм, горбился, чего с ним никогда не бывало, глаза болезненно блестели.

— Ты что сегодня ел? — Спросила Татьяна Александровна.

— Блинчики.

— С чем? — удивленно поинтересовалась она.

— С мясом.

— Где взял?

— В магазине.

Татьяна Александровна поморщилась: магазинные блинчики — это ведь так невкусно.

В следующий раз спросила у Шебаршина по телефону: чем питался? Оказалось — быстрорастворимой лапшой. То ли «дошираком», то ли «гурмэ» (либо «дурне»), то ли еще чем-то, вообще не имеющем названия, — и специально помчалась в магазин, чтобы понять: что это такое?

Купила это самое «дурне», развела фыркающим кипятком, понюхала и… в общем, одного этого опыта было достаточно, чтобы носить Шебаршину домой супы, рассольники, солянки и домашние котлеты.

О служебной деятельности Леонида Владимировича Шебаршина, о советской разведке написано довольно много, но вот что собой представляет разведчик — особенно легендарный — в быту, у себя дома, или на кухне, на даче, — не написано ничего.

А ведь быт, все эти мелочи — в том числе и кухонные, дачные, отпускные и прочие, — принимают участие в формировании человека, его характера, его облика, — делают натуру цельной, монолитной, либо, напротив разваливают ее, превращают в подобие человека, оставляя лишь внешнюю оболочку. И близкие люди играют в формировании большую роль — во всяком случае, не меньшую, чем уроки профессионального мастерства.

Еще что? Шебаршин, например, очень не любил мобильные телефоны, часто забывал свой аппарат дома; вступая на порог квартиры, обязательно выключал его и старался засунуть куда-нибудь подальше, чтобы аккуратная, изящная машинка эта не напоминала ему о времени, царившем за стенами дома. Хотя на все события он имел свой взгляд и считал — вопреки всему, — что Россия переживала и не такие лихие времена, переживет и это. И выживет — обязательно выживет! Сомнений на этот счет у него не было. Надо только приложить руки и ум, все остальное у России есть.

Его невольно раздражали шапкозакидательские высказывания насчет того, что «заграница нам поможет». Он очень хорошо знал цену «загранице» и никаких иллюзий насчет нее не питал.

— Мы нужны «загранице», как собаке пятая нога, — говорил он, — и благоглупости, которые приходится слышать от иного человека, — это признак того, что он либо дурак, либо просто непорядочный. А непорядочных людей в наше время стало много больше, чем было раньше. Это факт! Факт неоспоримый.

В очень трудные времена, когда и с продуктами было плохо, и с деньгами, и вообще было тяжело жить — с бездарными нашими руководителями, среди которых не то что Косыгина, даже Брежнева не было, страна опускалась все ниже и ниже, — Шебаршины завели козу: чем больше живых существ было у них в хозяйстве — тем лучше. А коза — это вообще нечто… Загадочное животное с незнакомым характером и непонятными манерами, которые, как и характер, надо было распознавать, — но животное исключительно полезное: козье молоко у многих знатоков здорового образа жизни считалось очень целебным…

Назвали козу Катькой и держали ее на дачном участке в Ясенево.

Оказалась Катька натурой капризной, очень любила лакомиться запретными малиновыми кустами, распустившимися где-нибудь за садовой изгородью, и не раз наносила урон (не только моральный) соседям.

Кроме Катьки была, естественно, Глафира, умница, настоящая дворянка, чистокровный бассет (так и хочется назвать «бассетиха»), пес Макс — о нем речь пойдет ниже, Макс прожил в доме Шебаршиных семнадцать лет, — и еще несколько важных, постоянно озабоченных воспроизводством самих себя куриц.

Жили сообща, без особых ссор, хотя Катька, как и положено особам ее породы, пыталась верховодить в семействе, но это ей не всегда удавалось.

Как-то Шебаршины собрались куда-то уехать и пригласили пожить на даче Пушкиных, чтобы те заодно сделали и доброе дело — постерегли всю гоп-компанию. Чтобы и Катька не объедала соседние участки, и Макс с Глашей вели себя пристойно, и куры чтоб не носились по улице как угорелые, загоняя в кюветы автомобили.