Читать книгу - "Император Мэйдзи и его Япония - Александр Мещеряков"

В первоначальном варианте учебника, составленном поборником строгих конфуцианских норм поведения Нисимура Сигэки (1828–1902), присутствовали образцы высокоморального поведения европейцев. В окончательном варианте остались примеры только из японской и китайской истории. В качестве одной из тем занятий предлагался Токугава Ёсимунэ, занимавший должность сёгуна в 1716–1745 годах. Он удостоился похвалы за то, что исправно посещал гробницу основателя сёгунской династии Иэясу^[175].

Положительные примеры из истории дома Токугава знаменовали собой определенный идеологический откат, который одновременно можно назвать и прорывом. Составители учебника как бы говорили первоклашкам: военные правители были не так плохи, как то доказывало правительство вашим родителям. Бывшие самураи, ставшие основными поставщиками кадров для государственного аппарата, внедряли в сознание школьников свои ценности и мысли. Ползучее оправдание режима Токугава было в какой-то мере неизбежным, ибо именно история самураев предоставляла наиболее яркие примеры верности своему сюзерену. Сюзерену, место которого занял теперь Мэйдзи.

Именно императоры представали как главные объекты изучения на уроках по истории. Авторы учебников описывали деяния и достоинства благодетельных императоров, их дворы и битвы. Хотя предмет изучения назывался «историей Японии», жизнь простых людей, общество, экономика авторов интересовали мало. В этом смысле школьные учебники больше напоминали древние официальные хроники, которые, хотя и назывались «национальными», отражали почти исключительно реалии дворцовой жизни. Именно поэтому Фукудзава Юкити в свое время заметил: «В Японии есть правительство, но нет народа».

В самом начале правления Мэйдзи особой популярностью пользовался лозунг «Один правитель – десять тысяч простых людей». Под этим лозунгом понималось внесословное равенство обитателей страны, у которых есть один-единственный повелитель. И перед этим повелителем все равны. Однако японское общество привыкло быть статусным. Уже в 1869 году в особую группу были выделены аристократы (кадзоку). Это были киотосские аристократы и князья-даймё. Звание кадзоку не предполагало внутреннего деления. Однако излишняя однородность претила сознанию элиты, в преддверии создания парламента нужно было подстраховаться и обеспечить себе такие привилегии, которые не зависели бы от превратностей выборного процесса. Кроме того, нынешние «худородные» политики в состав знати формально не входили. А им хотелось не только власти, но и потомственных почестей. И потому 7 июля аристократию разделили на пять групп. В переводе на европейские языки аристократы именовали себя князьями, маркизами, графами, виконтами и баронами. Но на самом деле названия аристократических групп были взяты из древнего Китая. В категорию «князей» первоначально попали только пять аристократических семей из Киото, нынешний глава дома Токугава – Иэсато, Сандзё Санэтоми, Ивакура Томоми (посмертно), семьи Симадзу и Мори (бывшие даймё Сацума и Тёсю). Все они имели право на привилегированное положение и в прошлом. Однако теперь, помимо прежней знати (киотосской аристократии и князей), к привилегированным группам было разрешено приписывать и тех людей, которые оказали выдающиеся услуги отечеству (императору) в политической и военной сферах. Подавляющее большинство «новых аристократов» были выходцами из Сацума и Тёсю (28 и 23 человека соответственно).

В стране теперь насчитывалось 576 титулованных особ. Признание возможности того, что заслуги перед отечеством могут принадлежать не только выходцам из благородных семейств, было большим новшеством. Правда, в категорию аристократов могли попасть только политики и военные. Ни ученым, ни артистам, ни промышленникам такая честь оказана не была.

Последняя статья указа министра двора Ито Хиробуми относительно введения титулов вменяла в обязанность давать аристократическим отпрыскам хорошее образование. К чести элиты, она прекрасно понимала, что прочное положение в обществе обеспечивается не только наследственными привилегиями.

В этом году возле пруда Синобадзу в Уэно построили ипподром. Правительство уделяло большое внимание развитию коневодства, имея в виду роль кавалерии в войнах того времени. Сам Мэйдзи подавал пример своим подданным и занимался верховой ездой. Правда, европейцы находили его посадку не слишком ловкой.

Поскольку японские лошади были низкорослыми, лошадей стали завозить из Европы. Чтобы местные особи не испортили импортную породу, ничего лучше не придумали, как кастрировать их. В плане пропаганды конного дела и было принято решение о строительстве ипподромов. Непосредственное руководство строительством было возложено на принца Комацу Акихито (1846–1903). На открытии ипподрома «Объединенного клуба скачек» присутствовал и сам Мэйдзи, наблюдавший за заездами из ложи. Вся атмосфера должна была создавать приподнятое настроение. Национальные флаги, императорские хризантемы, бумажные фонарики. В воздухе кружили выполненные из легчайшей промасленной бумаги фигурки людей, животных, птиц и рыб, вылетающие прямо в небеса из вертикально поставленных карнавальных пневматических пушечек, сделанных из ствола бамбука. Предварительно сложенные фигурки раскрывались на высоте и, наполняемые воздухом, медленно опускались на праздничную землю. Часто они бывали привязаны к подобию раскрывавшегося вместе с ними парашюта. Иностранцы называли это «дневным японским салютом». Ничего подобного они в Европе не видели.

В Токио Мэйдзи открывал ипподром, а в этот же самый день в Титибу (нынешняя префектура Сайтама к северо-западу от Токио) вспыхнуло настоящее восстание. Элиту и крестьян волновали разные проблемы. Подавляющее большинство жителей Титибу занималось разведением шелкопряда. Однако три года назад цены на шелк резко пошли вниз, жить крестьянам стало труднее, многие из них влезли в долги. Поскольку Титибу – горный район, пахотной земли там почти не было, альтернативных источников дохода у жителей деревень не существовало. Крестьяне подавали властям прошения: предоставить им рассрочку, уменьшить налоги, умерить процентные аппетиты ростовщиков, предоставить материальную помощь. И даже закрыть на три года школы, чтобы уменьшить семейные расходы и привлечь в хозяйство дополнительные руки. Но ничего сделано не было, наступила осень – время расплаты с кредиторами. Крестьяне, число которых достигло 10 тысяч человек, принялись громить дома ростовщиков и уничтожать долговые расписки. Они врывались в суды и полицейские участки и жгли документы. Восставшие были неплохо организованы, но перед лицом присланных из Токио солдат они мгновенно рассеялись. Традиции вооруженной борьбы с властью у японских крестьян не было. Они никого не убили, но четырех зачинщиков восстания приговорили к смертной казни.

Тоёхара Тиканобу. Окрытие ипподрома «Объединенного клуба скачек» в Уэно

Открытие ипподрома состоялось 1 ноября. Казалось бы, самое время любоваться кленами. Но поскольку за Уэно к этому времени прочно закрепилась слава места, знаменитого своими бесподобными сакурами, художник счел возможным изобразить эти сакуры цветущими (на заднем плане), хотя им полагается цвести в конце марта – начале апреля. Это была логика, присущая японской поэзии, когда за каждой местностью закреплялся постоянный эпитет (макура-котоба). При упоминании в стихотворении той или иной местности этот эпитет был «обязан» встать во фразеологическую пару рядом с топонимом. Так получилось, что на гравюрах, где изображался парк Уэно, сакуры цвели круглый год. Киото традиционно называли «столицей цветов» (хана-но мияко), где под «цветами» подразумевалась сакура. Токио не должен был уступать Киото и в этом отношении. И в этом виден определенный комплекс «токийской неполноценности».