Читать книгу - "Главный противник. Тайная история последних лет противостояния ЦРУ и КГБ - Джеймс Райзен"

Редмонд сказал мне, что особенно не следил за работой Вертефей, поскольку сам все еще входил в список главных подозреваемых. Я улыбнулся на это замечание, но он съязвил.

— Не улыбайся, ты тоже в этом списке.

Вскоре я уже заметил, как принятые Гербером дополнительные меры безопасности изменили старые процедуры. Когда я уезжал в 1985 году, каждый день утром проводилось совещание, на котором присутствовали семь или восемь старших руководителей отдела. Каждый мог слышать, что происходило в смежных областях: контрразведке, внешних операциях, в Восточной Европе, в Москве, в области информационной работы, в кадровых вопросах. Теперь все это было в прошлом. Вместе с Редмондом, который оставался моим заместителем, и Стивом Вебером, отвечавшим за оперативную работу отдела, мы встречались с руководителями групп поодиночке. Таким образом, руководитель восточноевропейской секции никогда не знал, что происходило в Советском Союзе, и наоборот. Только три человека во всем отделе обладали полной информацией: начальник, его заместитель и руководитель операций. Это был не самый эффективный способ управления, но он позволял сохранять жизнь нашим агентам, и это, несомненно, было большим достижением.

После казавшихся бесконечными совещаний с руководителями отдельных направлений в то первое утро я отправился в мой новый угловой кабинет и осмотрелся. Атмосфера была несколько иной — современные конструкции из стали и голубого стекла, в отличие от готической архитектуры старого здания, но обстановка осталась почти такой же: та же мебель федералистского стиля^[67], диванчики, предназначенные для встреч в узком составе, защищенный телефон STU-III на серванте. Но на двухсекционном сейфе за моей спиной было нечто такое, чего раньше у меня не было: простой черный телефон, связывавший меня со штаб-квартирой КГБ на Лубянке, — канал Гаврилова. В сейфе было подготовленное Гербером досье, в котором подробно описывалось, как эта линия связи была открыта в 80-х годах. В предстоящие два года канал Гаврилова будет использоваться чаще, чем когда-либо.

Я просмотрел подготовленные для меня материалы — каждый был запечатан в отдельном конверте. Мы проверяли около десятка новых «добровольцев» из числа работников различных министерств и научно-исследовательских институтов. Дела выглядели вполне привлекательно. То, что с нами когда-то приключилось, явно осталось в прошлом.

Осваиваясь на новом месте летом 1989 года, я должен был оценивать новую обстановку не только в советском отделе, где, как говорил Пол Редмонд, ничто особенно не менялось, но и в мире, в котором нам приходилось действовать, где перемены происходили быстрее, чем к ним можно было привыкнуть. К моменту моего возвращения в Лэнгли на горизонте появились те, кто больше всего выиграл от окончания советской войны в Афганистане, — не народ самого Афганистана, а народы Восточной и Центральной Европы.

Первое известие о грядущих переменах поступило в мае, через каких-то 90 дней после ухода Советов из Афганистана. Горбачёв во время своего первого визита в Западную Германию заявил германскому канцлеру, что сила больше не может рассматриваться в качестве эффективного средства сплачивания Варшавского пакта. Горбачёв подтвердил то, на что намекал годом раньше, а именно: «доктрина Брежнева» выброшена на свалку.

В том же месяце венгры предприняли открытый шаг, который потряс советскую империю в Восточной Европе, — они стали демонтировать проволочные заграждения на своей границе с Австрией. Именно установка этих заграждений спровоцировала холодную войну, побудив Черчилля заявить в 1946 году в Фултоне, штат Миссури: «От Штеттина на Балтике до Триеста на Адриатике на континенте опустился “железный занавес”». Более полувека мир принимал эту шаткую демаркационную линию как границу между Востоком и Западом — между коммунистической сферой и капиталистической Западной Европой. И вот теперь после нескольких щелчков кусачками пейзаж холодной войны за одну ночь изменился. С этого момента люди стали пересекать эту линию во все возрастающем количестве, и никто не был готов встать на их пути.

Убежденный, что у Советов не хватит ни сил, ни духу предпринять что-то, в июне того же года Будапешт сделал следующий судьбоносный шаг. Венгерское правительство реабилитировало Имре Надя, героя революции 1956 года, повешенного через два года после того, как советские танки сокрушили восстание, и перезахоронило его как национального героя. Эти пробные действия в Венгрии были первыми примерами открытого вызова со стороны члена Варшавского договора. Но за ними вскоре с захватывающей дух быстротой последовали другие.

5 июня народ Польши в ходе парламентских выборов обеспечил возглавляемой Лехом Валенсой «Солидарности» ошеломляющее большинство. Коммунизму был нанесен смертельный удар в самом сердце Варшавского договора, хотя в то время внимание Америки было приковано к кадрам телехроники о кровавых событиях на площади Тяньаньмэнь, которые произошли днем раньше.

Летом 1989 года небольшие группы активистов в Германской Демократической Республике стали собираться в церквях и кафе Лейпцига, Дрездена и Берлина, обсуждать перемены и требовать свободы путешествий. Сначала они были очень малочисленны, но их количество росло, и к моменту моего возвращения в штаб-квартиру больше уже не осталось сомнений в том, что в советской восточноевропейской империи происходило что-то поистине историческое.

ПГУ, Ясенево. 10 июля 1989 года

Леонид Шебаршин должен был чувствовать себя на коне. Но, удобно расположившись в своем угловом кабинете, находящемся на втором этаже комплекса в Ясеневе, он, окинув взглядом свою карьеру и свой внутренний мир, решил, что они идут в противоположных направлениях. Назначение на пост начальника Первого главного управления, поставившее его во главе зарубежных операций КГБ, было источником некоторого утешения. Он почувствовал большое облегчение от того, что с него свалился груз предательств и лживых обещаний афганской истории, которые на протяжении последних пяти лет были в центре внимания его профессиональной — да и в какой-то мере личной — жизни. Его положение было тем более прочно, что его прежний шеф Владимир Крючков стал председателем КГБ. Обычный генерал КГБ мог бы удовлетвориться этим уютным местечком и отбывать свое время, пока не подойдет момент начать подумывать об угловом кабинете на Лубянке и, может быть, месте в Политбюро. Но у Шебаршина такого чувства удовлетворения не было. Наоборот, за пять месяцев в новой должности он пришел к убеждению, что мир, в котором жил и работал более 30 последних лет, приближался к катастрофическому концу.

Все началось с выхода из Афганистана 15 февраля, с рокового финала авантюры, которая, по его мнению, с самого начала была обречена. Тройка старых пропагандистов, обернувшихся либералами, — Горбачёв, Шеварднадзе и Александр Яковлев — ухитрилась за несколько коротких лет подорвать основы социалистического единства, которое заботливо укреплялось на протяжении четырех десятилетий. Горбачёв и его последователи в одночасье провозгласили, что СССР должен отказаться от своей ответственности за судьбы социалистических стран Восточной Европы. Теперь они должны сами заботиться о себе. Теперь каждый был за себя, решила новая политическая троица, и вскоре все стало трещать по швам.