Читать книгу - "Дневник. 1873–1882. Том 2 - Дмитрий Милютин"

Между тем, великий князь Михаил Николаевич вместе с бароном Николаи и генералом Павловым продолжает сочинять проект нового управления на Кавказе; наместника полагается обратить в главноначальствующего и поставить его наравне с генерал-губернаторами. Сегодня у великого князя было по этому предмету совещание; в нем приняли участие: граф Лорис-Меликов, граф Валуев, барон Николаи, Старицкий и я. Большая часть времени прошла в прениях между графом Валуевым, бароном Николаи и Старицким о второстепенных подробностях будущей организации главного управления; только граф Лорис-Меликов вывел разговор на более широкую дорогу; он поднял вопрос об оставлении преемнику его высочества титула наместника, с предоставлением ему самому на месте и постепенно вводить в местном управлении те изменения, которые будут признаны возможными в видах удешевления его и объединения Кавказского края с остальною Россией. Окончательно пришли к заключению, чтобы несколько изменить редакцию составленной записки, предоставив вопрос о титуле непосредственному решению самого государя.

Сегодня же утром получил я от государя собственноручную записку с приказанием объявить, что дозволение носить бороды распространяется на всех военных без всяких изъятий.

Все последние дни по утрам ездил я по военно-учебным заведениям на экзамены, а вчера сверх того смотрел образцы нового военного обоза.

27 апреля. Понедельник. Утром был на экзамене по стратегии в дополнительном курсе Артиллерийской академии, а затем в заседании Государственного совета. Рассматривалось важное дело об уменьшении выкупной платы с крестьян в нечерноземных губерниях и об обязательном в течение нынешнего и будущего годов переходе на выкуп остающихся еще до сих пор временно-обязанных крестьян. От этих двух мер ожидается большое облегчение для крестьян и окончательное приведение в действие Положения 19 февраля 1861 года. Дело это было решено почти единогласно, за исключением одного только голоса, генерал-адъютанта Тимашева, который упорно отстаивал мнимое право помещиков, до сих пор, в течение 20 лет, не покончивших своих отношений с крестьянами, на получение полной выкупной ссуды без вычета 20%.

Речь Тимашева вызвала сильный и дельный отпор у министра финансов Абазы, поддержанного графом Лорис-Меликовым, Рейтерном и самим председателем совета великим князем Константином Николаевичем. Абаза с некоторою колкостью намекнул на то, что Тимашев, стоявший 20 лет тому назад в ряду самых ярых противников освобождения крестьян, теперь вдруг прикинулся защитником буквы закона 19 февраля 1861 года! Надобно отдать справедливость Государственному совету: при голосовании не нашлось ни одного члена, который поддержал бы протест Тимашева в защиту мнимых помещичьих прав.

28 апреля. Вторник. Утром ездил в Гатчину вместе с Гирсом и после доклада представлял государю выпущенных из Академии Генерального штаба 50 офицеров. Я ожидал, что при докладе государь заговорит о моем назначении на Кавказ, как предварял меня граф Лорис-Меликов; опасался также не совсем удобных объяснений по поводу некоторых предположенных государем неудачных назначений, но и на сей раз не было ни слова о чем-либо, выходящем из круга текущих дел.

В 9 часов вечера назначено было совещание у графа Лорис-Меликова. Собрались те же самые лица, которые участвовали в прошлый вторник в совещании в Гатчине, в том числе и великий князь Владимир Александрович. Нам прислана была предварительно программа совещания, состоявшая из четырех пунктов. Сначала были продолжительные суждения по записке, поданной в прошлый вторник великим князем Владимиром Александровичем, об учреждении [опять какой-то] высшей центральной следственной комиссии по государственным преступлениям.

Предположение это было совершенно разбито объяснениями графа Лорис-Меликова и Набокова; оба они указывали на прискорбные результаты подобных комиссий, которые неоднократно учреждались и в прежние времена и ныне сделались совсем ненужными при настоящем объединении разнородных полицейских учреждений и прекращении антагонизма между полицейскими и судебными учреждениями. Ни Победоносцев, ни великий князь не могли почти ничего сказать для поддержания предложенной мысли.

Совещание обратилось к другим предложенным графом Лорис-Меликовым частным мерам по ведомству государственной полиции, и после довольно продолжительных разглагольствований все эти меры были одобрены с некоторыми только оговорками. Самые же продолжительные и горячие прения возникли по двум последним пунктам программы нашего совещания, касавшимся земства. Это такая почва, на которой всего более разнообразны взгляды.

Однако же и тут удалось наконец достигнуть согласия как относительно предложенного Лорис-Меликовым пересмотра некоторых статей Положения о земских и городских учреждениях, так и по прежней его мысли о законодательной разработке предложенных уже земствами мер к улучшению благосостояния крестьянского населения. Даже щекотливый вопрос о привлечении земцев к этой законодательной работе как представителей местных интересов был одобрен всеми присутствовавшими, за исключением одного лишь Победоносцева, который опять поднял общий вопрос о значении земства. Обычным своим докторальным, широковещательным тоном он опять стал доказывать вред выборного начала вообще и опасность привлечения «местных сил» и допускал только разве вызов экспертов по назначению самого правительства.

Мнение это так резко отделялось от общего убеждения прочих членов совещания, что великий князь Владимир Александрович предложил в виде компромисса на первый раз ограничиться призывом из губерний небольшого числа известных правительству дельных и благонадежных людей только для предварительного обсуждения призыва земцев к обработке известных законопроектов в тех случаях, когда правительство признает это полезным. На этом предложении и остановилось совещание.

Немыслимо было продолжать спор после того, что рассказал нам великий князь: в самое утро злополучного дня 1 марта покойный император, утвердив своею подписью представленный доклад секретной комиссии и выждав выхода Лорис-Меликова из кабинета, обратился к присутствовавшим великим князьям с такими словами: «Я дал свое согласие на это представление, хотя и не скрываю от себя, что мы идем по пути к конституции». Затрудняюсь объяснить, что именно в предположениях Лорис-Меликова могло показаться царю зародышем конституции; но понятно, что произнесенные им незадолго до мученической кончины вещие слова должны были глубоко запасть в мысли обоих молодых царевичей и приготовить почву к восприятию ретроградных теорий Победоносцева, Каткова и компании.

Совещание окончилось в первом часу ночи; великий князь Владимир Александрович уехал, и тут только вдруг узнаем мы с удивлением от министра юстиции, что на завтрашний день приготовлен высочайший манифест, который он и показал в печатном оттиске. Такая неожиданная новость поразила нас как громом. Какой манифест? Кем он изготовлен? С кем советовался государь? Сконфуженный Победоносцев объявил, что это произведение его пера; что вчера государь призвал его в Гатчину и приказал сочинить манифест, чтобы сегодня он был напечатан, а завтра, по прибытии государя в Петербург, обнародован.

Заявление это было как un coup de théâtre^[107]. Как? После бывшего ровно неделю тому назад совещания в Гатчине, после положительно заявленного государем желания, чтобы впредь между министрами было полное согласие и единство, чтобы по всем важным вопросам они входили в предварительное между собою соглашение, вдруг является совершенным сюрпризом для всех нас такой важный государственный акт, как манифест царский! Лорис-Меликов и Абаза в сильных выражениях высказали свое негодование и прямо заявили, что не могут оставаться министрами. Я присоединился к их мнению. Набоков, Игнатьев и барон Николаи, хотя сдержаннее, также высказали свое удивление. Победоносцев, бледный, смущенный, молчал, стоя как подсудимый перед судьями. Расстались мы в сильном волнении.