Читать книгу - "Повседневная жизнь дворянства пушкинской поры. Приметы и суеверия - Елена Лаврентьева"

Одна королева находилась в мучительной неизвестности. Король шепотом просил совета у акушера, который отвечал ему с привычною грубостию:

— Ваше Величество! От радости не умирают!

Сии слова ободрили Людовика XVI; он приблизился к королеве и сказал:

— Ваше Величество, вы исполнили наши желания и желания Франции. Вы дали жизнь дофину.

Гермонт был прав: от радости точно не умирают. Мария Антуанетта, узнав о сем благополучии, забыла свои страдания, приказала принести сына и сквозь слезы, струившиеся по лицу ея, облобызала его несколько раз с любовью и гордостию.

Король был упоен радостию. Он ходил по залам, говорил со всеми и хотел перелить свое восхищение в сердце каждого.

— Надеюсь, — сказал он, оборотясь к нам, — что и вы, как братья и принцы, радуетесь счастливому умножению нашей фамилии.

Блаженство, которым наслаждался король, сообщилось мне: я от чистого сердца отвечал, что разделяю радость Его Величества. Слезы, брызнувшие из глаз моих, подтвердили сие.

Граф д' Артуа обнаружил также свое участие. Тогда король, пожимая наши руки, сказал с трогательным добродушием:

— Будьте уверены, что я буду признателен за такое бескорыстие.

Дофина крестили в тот же день. Я был его восприемником. Ему дали имя: Людовик-Иосиф-Ксаверий-Франциск.

Королева, отдавая сына своего принцессе Гемене, сказала:

— Мне не нужно напоминать вам о попечительности, какой требует сей драгоценный залог, на который обращено внимание всего королевства. Он находится в самых лучших руках: я могу облегчить заботы ваши, разделив с вами попечение о воспитании моей дочери.

Сии слова не очень понравились г-же Гемене. Она догадалась, что Мария Антуанетта под сим предлогом намеревалась поручить кому-нибудь другому воспитание принцессы. В самом деле, королева знала, что сия гувернантка совершенно неспособна к исполнению своих высоких обязанностей. Г-жа Гемене, легкомысленная, ветреная, непросвещенная, не заслуживала сама по себе никакого уважения и была обязана им только своей фамилии и должности, ею занимаемой.

Она не имела ни одного из тех качеств, которые украшали графиню Марсан, и должна была, по собственной опрометчивости и неосмотрительности, потерять все.

В тот же вечер я нашел на ночном своем столике письмо, весьма тщательно завернутое в два куверта, с такою надписью: «Его Высочеству по секрету!»

Я старался разведать, как оно доставлено; но ни один из моих прислужников не знал того. Я дал знак Аваре, стоявшему близ меня, разорвать первый куверт; на втором была та же самая надпись. Любопытство мое увеличилось; я сам пожелал вскрыть остальное. Какое-то тайное предчувствие заставило меня повернуться на постели, дабы никто не мог видеть содержания записки. Раскрыв, я увидел лист черной бумаги, исписанный белыми чернилами… Неизъяснимое чувство овладело мною. Но я обуздал себя и, вложив листок в обертку, отпустил прислужников.

Оставшись один и горя нетерпением, я открыл таинственное письмо и при свете лампы прочитал следующее:

«Утешься! Я рассматривал гороскоп новорожденного; он не похитит у тебя короны; он умрет, как скоро отец его перестанет царствовать. Другой, а не ты, наследует Людовику XVI; но и ты некогда будешь королем Франции. Горе тому, кто вступит на престол после тебя!.. Радуйся, что ты не имеешь детей! Величайшие бедствия угрожают жизни сыновей твоих. Фамилия твоя должна выпить до дна весь фиал горестей, приготовленный ей судьбою.

Прости! Трепещи за жизнь свою, ежели вздумаешь делать обо мне розыски!.. Имя мое: Смерть!!!»

Приведенный в замешательство, даже в ужас, чтением письма сего, я уже не думал о сне и начал размышлять, как поступить в сем случае. Предать ли забвению, открыть ли г-ну Морепа или начальнику полиции? Угрозы, помещенные в записке, не страшили меня; я знал, что оне не разразятся надо мною. Несмотря на все усилия, сии зловещие предсказания, сделанные столь дерзко, смущали меня. Я боялся также, чтобы сие таинственное извещение не было сетью, которую бросили враги мои, дабы привести меня в затруднительное положение. Утомясь и не могши заснуть, я встал потихоньку и списал копию с рокового письма, дабы сохранить ее, в случае, когда представлю подлинник. По краткости письма, я скоро кончил переписку.

Но, устремив взоры мои на белые буквы, я приметил в них движение, подобное кипению. Я обратил на сие происшествие все мое внимание: движение увеличилось, и буквы исчезли. Я видел в сем явлении химическое действие состава, который, после известного времени, должен был поглотить таинственные буквы. С любопытством наблюдал я сей опыт; буквы сначала побледнели, потом пожелтели, наконец постепенно исчезли, не оставя на бумаге ничего, кроме пятен. Благоразумная предосторожность виновника сего поступка причинила мне смертельную досаду; я не мог ничем изобличить его, следы преступления исчезли. Но действие сим еще не кончилось: в следующее утро оказалось, что бумага была продырена в нескольких местах и почти совершенно истлела. Сие служило доказательством, что она была напитана едким составом, который восприял свое действие спустя несколько времени.

Это принудило меня к молчанию. Я уверился, что сочинитель письма не имел намерения вредить мне: его предосторожности показывали, что он боялся быть открытым. Я, подражая его благоразумию, умолчал о таинственном письме и никому не сказывал о нем, кроме д'Аваре, и то уже после нашего изгнания.

Утром я почувствовал большую тягость от беспокойств протекшей ночи. В продолжение нескольких дней я старался наблюдать лица особ, ко мне приближавшихся, с намерением открыть преступника, но все мои старания остались тщетными.