Читать книгу - "Александр Блок - Владимир Новиков"

На некоторых — грязь и следы человечьих копыт (с подковами). И все».

Шахматовской болью, как мы знаем, Блок ни с кем делиться не любил. Держался стоически. Но «человечьи копыта» революционного народа оставили свой след не только на уцелевших листках семейного архива…

К Рождеству становится веселее. Хотя Блока очень раздражают встречи Любови Дмитриевны с цирковым артистом Жоржем Дельвари, в сочельник происходит откровенный разговор, кончающийся, как это не раз бывало, перемирием. Целых две елки приносят в дом Блоков молодые приятельницы: сначала Книпович, потом Павлович. Наведывается и Дельмас.

Потом опять нервные рутинные дела: в государственном издательстве начальник Ионов продолжает втыкать палки в колеса, Большой драматический театр, как кажется Блоку, скоро «превратится в грязную лавку».

Семнадцатого января Блок размышляет о своих житейских делах:

«Утренние, до ужаса острые мысли, среди глубины отчаянья и гибели.

Научиться читать “Двенадцать”. Стать поэтом-куплетистом. Можно деньги и ордера иметь всегда…»

(Как видим, читать публично «Двенадцать» для неприемлемо. Слова «Революцьонный держите шаг!» он не может произнести от своего имени. Это чужие слова, как объяснил Блок однажды одному юному поклоннику. Казалось бы, «полифония», «голос автора», «голос героя» – понятия чисто эстетические, но порой они приобретают нравственный смысл.)

А дальше мысль Блока вдруг перебрасывается на Пушкина, который на три недели делается главным персонажем дневника. «Пушкинский план» — такая запись появляется в крещенский вечер. Блока занимает мысль об издании «маленького Пушкина», где будет «все, что нужно». (Не по аналогии ли с блоковским собственным «Изборником» 1918 года?) Он обсуждает свой план с Книпович, которая с Блоком не согласна и, подобно многим, считает, что Пушкин нужен «весь». По ее совету Блок начинает перечитывать Пушкина «с конца», и его внимание приковывает «Из Пиндемонти». Оно и было, и есть,и будет главным стихотворением об истинной свободе, когда-либо написанным на русском языке. Блок намечает параллели между пушкинским пониманием свободы и грибоедовским, фетовским.

Тут же, листая пушкинский 1836 год, Блок отмечает для себя «Я памятник себе воздвиг…», вспоминает Горация как основоположника жанра стихотворного памятника, Державина, разработавшего эту тему по-русски… Вроде бы самое время подключиться к славной традиции. «Нерукотворный памятник» Блок себе уже воздвиг, и даже не один. Таковым может считаться лирическая трилогия, а могут и «Двенадцать», которые уже начали переводиться на иностранные языки и скоро прославят автора в мировом масштабе. Собственно, осталось только надпись на пьедестал нанести. Вон Брюсов еще в 1912 году свое поэтическое завещание оформил — по всем правилам: эпиграф из Горация, александрийский стих — как у Пушкина, торжественные архаизмы: