Читать книгу - "Десять десятилетий - Борис Ефимов"

Но были в этой поездке и другие впечатления, совсем не фронтовые… То страшное, о чем мы уже слышали и читали, предстало перед нами воочию. Я имею в виду — гитлеровские лагеря уничтожения.

…Мы в древнем Люблине. Само название «Люблин», звучащее так мягко и любовно, покрылось зловещей тенью другого, придавившего и заслонившего его кровавого имени — Майданек. Дорогу в Майданек нет надобности спрашивать. Даже если бы не было на центральной площади лаконичного указателя «До Майданека», направление к этому страшному месту можно узнать по потоку бледных, взволнованных людей, как бы влекомых туда магнетическим притяжением. Многие жители Люблина только теперь узнали о том, что происходило в пригороде их прекрасного города. Конечно, тюрьма и концлагерь — в любой стране места не веселые, что относится и к нашим сталинским лагерям, с их жестоким, бесчеловечным режимом. Но гитлеровцы с их чисто немецкой практичностью, деловитостью и высоким техническим уровнем привнесли в область человекоистребления много нового, невиданного и неслыханного за многие века.

…Мы ходим по концлагерю, осматриваем бараки, карцеры, всевозможные «подсобные» помещения, заходим в канцелярию, кабинет оберфюрера — коменданта лагеря, казарму для охранников. Характерная, деталь! В туалете над частью писсуаров красуется эмалированная дощечка с грозной надписью: «Nur fur SS!» («Только для СС!»). Оказывается, даже здесь, в аромате карболки и хлористой извести, строго соблюдалась дистанция между отборными представителями арийской расы и «обыкновенными» непородистыми немцами Третьего рейха…

Мы идем дальше и вступаем на страшный путь, который шаг за шагом приближал привезенных в Майданек людей к казни. Идем через длинный полутемный коридор, по которому, теснясь и спотыкаясь, медленно двигался человеческий поток, минуя «предбанник», где несчастные снимали с себя одежду и получали по микроскопическому кусочку мыла, и, наконец… Мы в «бане» — последнем этапе тщательно налаженного конвейера этой чудовищной человеческой бойни. Содрогаясь, стоим мы на сером кафельном полу, где так недавно толпились испуганные, дрожащие люди, чуявшие недоброе, но старавшиеся не верить в близкую смерть. (Иначе зачем бы им велели пройти санобработку и выдали мыло?) Когда «баня» набивалась до отказа, тяжелые железные двери наглухо запирались, в потолке открывались специальные люки, и оттуда начинал сыпаться смертельный «циклон». Какое человеческое воображение способно представить себе, что происходило здесь в эти минуты… Какие слова можно найти, чтобы передать страдания людей, еще вчера свободных, культурных, мыслящих, а сегодня низведенных до уровня истребляемых насекомых…

Немецкая практичность сказывалась во всем. И в специальном техническом оборудовании фирмы «Топф и сыновья», позволявшем регулировать уничтожение людей и наблюдать за ним через особые глазки. И в специальном помещении, где быстро и оперативно вырывали золотые зубы, как у живых, так и у мертвых. И в «парикмахерской», где наголо стригли женщин, поскольку было установлено, что женскими волосами всего практичнее набивать подушки и матрацы для экипажей подводных лодок. И в том, как тщательно собирался из печей крематория человеческий пепел — он оказался прекрасным удобрением для огородов Майданека и особенно для выращивания невиданных размеров капусты.

Во дворе, возле «бани», нагромождены штабелями большие блестящие банки с яркими этикетками химического концерна «ИГ Фарбениндустри». Одна из банок открыта, я заглядываю в нее и вижу красивые лимонно-желтые кристаллики. Это и есть «циклон». К нам подходит как всегда оживленный и заряженный профессиональным азартом фотокорреспондент «Красной звезды» Тёмин. Он уже второй день работает на территории Майданека, дотошно изучил все страшное «хозяйство» концлагеря и теперь полон готовности быть нашим гидом.

— Идемте, я покажу вам склад обуви, — кричит он, — это что-то особенное! Чистый кошмар! Вы просто ахнете, когда увидите. Я там целую катушку фотопленки потратил. Ей-богу!

— Мы там уже были, — сухо отвечает Гроссман.

— Были так были. Тогда я вас поведу в место, где вырывали золотые зубы. Это вы обязательно должны посмотреть. Потом я хочу вам показать…

Гроссман угрюмо молчит. Я вижу, как его шокирует шумливый, бестактный здесь деловой стиль фотокорреспондента. Мы переглядываемся с Василием Семеновичем, он незаметно пожимает плечами.

В этот момент от порыва ветра кристаллик «циклона» влетает мне прямо в глаз, что, естественно, не вызывает у меня восторга, но жизнерадостный Тёмин меня успокаивает.

— Чепуха! — со смехом кричит он. — Абсолютно не имеет значения! Если банка уже открыта, то «циклон» потерял силу. Можете мне поверить — я тут уже во всем разобрался. Ядовитый газ выделяется при соприкосновении с воздухом — в этом же весь фокус! На этом ведь основана работа газовой камеры! Как происходило дело? Прежде всего немцы закладывали «циклон» в специальные бункеры, и в то время как…

— Пойдемте отсюда, — нервно говорит Гроссман.

И в этот момент кто-то нас спрашивает:

— А вы побывали на улице Шопена, девять?

…Мы предъявляем часовому пропуск. Дом номер 9 по улице Шопена — это недостроенное здание нового городского театра, сооружение которого было прервано войной. Гитлеровцы превратили его в центральный склад вещей, отобранных у тех, кого многочисленные эшелоны привозили в Майданек. Здесь вещи разбирались, сортировались, хранились для дальнейшей транспортировки в Германию. Казалось бы, все это звучит довольно обыденно и мирно, но мы скоро поняли, почему нам говорили, что улица Шопена, 9 производит более жуткое впечатление, чем крематорий и «баня» Майданека.