Читать книгу - "Мария Стюарт - Родерик Грэм"

Каждая из этих мер в отдельности может показаться разумной с точки зрения обеспечения безопасности, но все вместе они граничили с жестокостью, и Мария пожаловалась Елизавете. Ее ответ не принес никакого облегчения. Мария в прошлом говорила, что готова принять все, что бы Елизавета ей ни уготовила, поэтому теперь она должна принять сэра Эмиаса Паулета в качестве бесспорного представителя королевы: «Вам не стоит сомневаться в том, что человек, чтящий Бога, любящий свою государыню и благородный не только по рождению, но и по натуре, никогда не совершит ничего недостойного».

Начав в таком духе, Паулет и дальше намеревался придерживаться данной политики. Один из первых его поступков глубоко ранил Марию. Он убрал помост и парчовый балдахин с гербом Марии, располагавшийся над ее креслом. То были осязаемые символы ее королевского происхождения, пребывавшие с ней уже сорок лет. Мария была воспитана в ощущении, что все то, что она собой представляла, отражалось в висящем над ее головой гербе, по поводу которого разыгрывались самые жестокие конфликты с Елизаветой. Сэр Эмиас считал, что в Англии только одна королева и поэтому в пределах ее королевства могут висеть только ее гербы. В его глазах Мария была просто Марией Стюарт, убийцей, прелюбодейкой, а возможно, и заговорщицей, замышляющей убийство государыни, и его пленницей. После этого Мария настояла на том, чтобы есть одной и в течение шести недель придерживалась такой строгой диеты, что Паулет в конце концов уступил и согласился, что, когда она в следующий раз станет обедать в присутствии других, балдахин с гербом вернут на место.

10 июля 1585 года Мария написала французскому послу Мовиссьеру, жалуясь на отсутствие вестей от Елизаветы и о своем ужасе перед перспективой провести зиму в Татбери. В потолке образовались дыры, сквозь которые проникал продувавший ее спальню ветер, и доктор отчаялся сохранить ей здоровье в таких условиях. Даже летом приходилось разводить очаги, и сотня крестьян в деревне под стенами замка жила лучше, чем она, — даже их уборные превосходили ее покои. За все время ее пребывания в Англии Марию никогда еще не размещали в таких плохих условиях. Якову давали «дурные и опасные» советы, изображая ее «неблагодарной, непокорной и неверной». Мария надеялась, что Мовиссьер сможет убедить Екатерину и Генриха обратиться к Елизавете. Через два месяца, в сентябре, она повторила просьбу, добавив, что — удивительное дело — на одном из ее окон обнаружили повешенное тело священника, изуродованное пытками, а еще одно тело через несколько дней нашли в колодце. В своих регулярных донесениях Уолсингему Паулет не упоминает ни один из этих эпизодов.

Мария утверждала, что все ее физические упражнения сводятся к перемещению по территории размером в четверть акра рядом со свинарником — ее тюремщики назвали это садом, — там она могла гулять, или ее выносили на стуле, однако ее везде сопровождали аркебузиры с заряженным оружием, готовые открыть стрельбу. Мы можем предположить, что часть их инструкций гласила: в случае попытки освободить Марию им надлежало застрелить ее. Паулет заверил Уолсингема, что скорее сам лично выполнит эту инструкцию, нежели позволит комулибо освободить ее, как это обещали сделать Шрусбери и Сэдлер до него.

Паулет, однако, был готов позволить «спокойные» верховые прогулки в пределах двух миль, и позволял Марии наблюдать за тем, как ее свора загоняет оленя, хотя ее священнику не дозволялось присутствовать на охоте. Потрясенная внешне беспорядочными переменами условий ее содержания, Мария отметила: «Ну что же, каждый день меня ждет что-то новое».

Паулет тем не менее согласился, что замок Татбери был непригоден для проживания, и после того, как было отвергнуто несколько вариантов — отнюдь не все аристократы желали превращать свои дома в тюрьму для Марии, — был выбран Чартли-Холл. Он принадлежал графу Эссексу^[119], возражавшему на том основании, что все его деревья вырубят для того, чтобы обеспечить свиту Марии топливом. Однако его заверили, что его древесина не пострадает. В качестве альтернативы Эссекс предложил находившийся по соседству дом некоего Роберта Гиффорда, рекузанта^[120], жившего в Чиллингтоне, но эту идею отвергли, так что Эссексу пришлось согласиться и оставить в распоряжении заключенной свою мебель и занавеси. Паулет одобрил Чартли-Холл, так как здание было окружено рвом с водой. Ров не просто представлял собой линию обороны, но означал также, что прачкам Марии не придется выходить из дома, чтобы набрать воды, — в Татбери эти девушки создавали постоянную головную боль для Паулета, так как он подозревал, что во время своих вылазок с бельем они выступают в роли курьеров. Чартли находился всего в двенадцати милях к западу от Татбери — сразу за Аттоксетером, — так что перемещение Марии можно было осуществить всего за один день. Окна комнаты Марии выходили прямо в парк, но никакой опасности того, что она попробует через них сбежать, не существовало: она теперь была «слишком больна, чтобы бежать на своих ногах». Ее ноги сильно отекали и болели, что было симптомом задержки воды в организме из-за плохой циркуляции. Похожим заболеванием страдала ее мать. Вдобавок состояние сердца Марии ухудшалось. Паулет старался убедить Марию остаться в Татбери до начала следующего года, однако она настояла на том, чтобы переехать при первой же возможности. 24 декабря она была размещена в новой тюрьме.

Несмотря на многочисленные переезды и лишения, Мария все еще сохраняла значительный гардероб, насчитывавший двадцать семь платьев, двенадцать из которых были черными, из различных тканей, в основном из бархата и шелка. Юбки, накидки и нижние юбки из красной материи она теперь носила под ставшим привычным черным одеянием. А на голову надевала вдовий капор из белых кружев. У нее было одиннадцать гобеленов, четыре ковра и, самое удивительное, три помоста рядом с ее кроватями, а также два бархатных покрывала. Распятие, без которого она не показывалась на людях, было сделано из чистого золота. Мария потеряла свободу, но не была узницей в лохмотьях, ютившейся в подземелье замка.

Во Франции происходили опасные перемены. 15 октября к Томасу Моргану, все еще находившемуся в Бастилии, хотя и на довольно сносных условиях, прибыл посетитель по имени Гилберт Гиффорд. Морган говорил: Гиффорд был «джентльменом-католиком, хорошо мне известным, потому что он учился по сю сторону моря много лет назад». Его дядя, Роберт Гиффорд, был тем самым рекузантом, который обитал поблизости от Чартли, а семья состояла в родстве с Трокмортонами. Гилберт готовился к рукоположению в Риме, однако его изгнали из семинарии; позднее он возобновил свои контакты в Дуэ. В Париже он представился послу Мовиссьеру и сменившему его Гийому дел’Обеспену, барону де Шатонефу. Теперь он предлагал себя Томасу Моргану в качестве возможного курьера для доставки писем Марии. Гиффорд также контактировал с Томасом Пэджетом, членом свиты архиепископа Битона — посла Марии во Франции. Пэджет был близким другом Моргана и верным агентом Фрэнсиса Уолсингема. Шпионская сеть Марии во Франции была полна двойных агентов.