Читать книгу - "Декабристы и русское общество 1814-1825 гг - Вадим Парсамов"

Мадригал – жанр любовной поэзии, противоположный элегии. Элегия, как правило, имеет в виду женщину вообще. Даже когда она имеет автобиографическую основу, ее адресат получает предельно обобщенные черты и не должен быть узнан. Излияние страстных чувств, причем нередко в сильных выражениях, могло бы повредить репутации конкретной женщины. Мадригал выражает чувство легкой влюбленности, ограничивающееся тем восхищением, которое допустимо при неофициально-публичном общении. Мадригал характеризует не столько женщину, которой он посвящен, сколько его автора. Поэтому поэтическое обращение к великосветской даме требовало особого искусства, включающего в себя изящную легкость языка, парадоксальность мысли и допустимую игривость содержания. В мадригале нередко упоминаются античные имена, служащие критерием достоинств женщины, к которой обращается поэт.

В мадригальном послании к княгине Гагариной «L’Amour affligé» (Опечаленный Амур) Барятинский изображает Амура, сетующего на то, что по воле богов княгиня заняла место его матери Венеры, а ее детям отдан его скипетр. Единственным утешением для него может служить то, что

Ces nouveau Dieux n’auront jamais

Ni mon audace, ni mes traits.

Cet espoir de mes pleurs peut seul tarir la source.

– Ah, pauvre enfant! que je te plains.

Si c’est là ta seule ressource?

Lui dis-je alors, – oui j’en conviens:

Ils n’ont pas tes dards, ta colère;

Mais crois-moi, les yeux de leurs mère

Sont des traits plus sûrs que les tiens[1005].

По случаю двадцатилетия княгини Долгорукой Барятинский сочинил комплиментарный рассказ о том, как Венера и Минерва, устав от взаимных распрей, в результате которых рождаются женщины либо красивые, либо умные, решили положить этому конец и свой мир скрепить рождением женщины, обладающей всеми их вместе взятыми достоинствами: красотой, мудростью, стыдливостью, любезностью, скромностью и мягкостью:

Minerve embrasse la Déese,

A ce charmant projet sourit,

L’accord fut fait: – Varinka naquit[1006].

В комплименте к дочери П. Х. Витгенштейна, княгине Трубецкой, Барятинский, прославляя подвиги ее отца, пишет:

Ses exploits, des long-tems ont grossi notre histoire;

Vous lui devez le jour, et nous tous notre gloire[1007].

И в заключении следует характерный для мадригала парадокс:

Il a moins gagné de batailles

Que vous n’avez gagné de cœurs[1008].

Мадригалы Барятинского – неотъемлемая часть внелитературного пространства. Подобно фотографии, они фиксируют какие-то моменты светских отношений, где важны не столько характеристики женщин, сколько сам тип отношений, складывающийся между автором и адресатом. Гусарский офицер, пишущий в альбом светской дамы стихи, вносит в него легкость и непринужденность светской болтовни, языковую игру и т. д., т. е. создает особым образом организованное пространство культуры, в котором отношения между людьми, измеряются не какими-то вне их лежащими интересами: службой, родством и т. д., а получают некий самодостаточный культурный смысл. Поэтому важен не только и не столько сам текст мадригала, сколько обменивающиеся им люди, точнее аудитория, автор и текст образуют неразрывное культурное целое. Инициатива написания подобных мадригалов может исходить как от самого автора, так и от того, кому он посвящен[1009].

Возможно, в атмосфере подобного общения родился и романс Барятинского на заданные слова: aimer (любить) и plaire (нравиться). Романс состоит из пяти куплетов, содержащих комплименты дамам. Барятинский демонстрирует мастерское владение французской рифмой. Пятый и шестой стихи каждого куплета оканчиваются глаголами aimer и plaire.

На язык салонной культуры Барятинский перевел две оды Горация. Римский автор его интересует не как певец «золотой середины», а как знаток греческой мифологии. Миф, в свою очередь, для Барятинского является универсальным языком, сближающим различные культуры. Так, например, в 15 оде (книга 1) Гораций рассказывает о похищении Парисом Елены и о предсказании Нерея, вещающего грядущие несчастия, которые должны обрушиться на троянцев. Троянскую войну, описанную Гомером, Гораций передает языком римлянина I века до н. э., и, как считает Барятинский, его ода представляет собой аллегорию. В примечании к своему переводу он пишет: «Quelques écrivains prétendent que cette Ode est allégorique: la belle Hélènt selon eux représente Clèopâtre; et Pâris le voluptueux Antoine, etc»[1010].

Таким образом, история любви Париса и Елены воспринимается через горациановскую оду как всепоглощающая страсть, заставляющая забыть государственный долг, интересы своего отечества и т. д. Сведенные к этой общей схеме стихи Горация легко передаются языком французской антологической поэзии. Барятинского интересует не дух античности, а представления о ней салонной культуры XVIII в. В этом смысле он идет как раз тем путем, который отверг Н. И. Гнедич в предисловии к своему переводу «Илиады»: «Надобно подлинник приноравливать к стране и веку, в котором пишут: adopter (l’original) au pays et au sciècle où l’on écrit. Так некогда думали во Франции, в Англии; так еще многие не перестали думать в России; у нас еще господствуют те односторонние литературные представления, которые достались нам в наследство от покойных аббатов»[1011].

Однако критерии, с которыми Гнедич подходил к воспроизведению античности, вряд ли справедливо было бы прилагать к Барятинскому. Слишком разные задачи они перед собой ставят. Гнедич занят серьезными поисками путей соединения национальной и античной культур, в то время как Барятинский творит в мире уже сложившихся культурных представлений, где царят образцы, правила и вкус. Стоящую перед ним задачу вообще вряд ли можно считать чисто литературной. Поэзия для него лишь язык общения внутри светского салона, то, что В. К. Кюхельбекер презрительно назовет petit jargon de coterie[1012].