Читать книгу - "Юрий Никулин - Иева Пожарская"

Из телевизионного интервью Максима Юрьевича Никулина: «Я уже был достаточно взрослым, работал на радио корреспондентом, прихожу поздно вечером домой, мама говорит:

"Иди прогуляй собачку и вытащи Никулина от Плятта, они там уже три часа анекдоты рассказывают". Я спускаюсь, там сидят Плятт, Никулин, Галя Кожухова, пьют коньяк, рассказывают анекдоты. Я сел, тоже стал слушать. Галя говорит: "Мужики, сейчас придет Петренко домой, надо ему что-нибудь приготовить поесть, выпить, и он нам тоже что-то расскажет". И вот все зимой, в холод, идут встречать Петренко, который стоит без ключа у двери и говорит какие-то слова. Всё продолжается на новом витке, я смотрю: третий час ночи. Народные артисты раздухарились, я начинаю их немножко собирать, в четвертом часу выходим. Когда мы подошли к дому, нас встретила мама, одетая в дубленку на пижаму. На них она вовсе не посмотрела, а меня смерила взглядом, как плевком: "Как тебе не стыдно! С тобой же собака…"».

* * *

Из воспоминаний Леонида Куксо: «Помню, тяжело болела моя мама. Спрашиваю:

— Может, вызвать врача? Неотложку?

— Нет, — говорит, — позовите лучше Юрочку.

И он, как "скорая помощь", приезжал, привозил гостинцы, но главным образом — свою видавшую виды записную книжку и, заглянув в нее, сыпал анекдотами! Мама смеялась, и как! Она же родом из-под Одессы, с юмором у нее всё было в порядке. А что может быть отрадней, чем видеть весело смеющимся больного человека!

— Хватит, хватит, — умоляла она, — больше не могу… Юра уезжал по своим делам, и мама говорила:

— Фу, насмешил до слез… Но мне и в самом деле стало легче».

* * *

Из телевизионного интервью Алексея Баталова: «Даже когда я приходил к Никулину в кабинет и спрашивал: "Как ты?" — а он отвечал, стоя у окна: " Плохо. Тут плохо, там плохо", — мне казалось, что даже тогда он сохранял главное посетившее его ощущение: война кончилась победой, и он — живой. И перед этим бесценным даром все маленькие и большие невзгоды — ерунда. Главное, это долг перед людьми, которые не вернулись, и его взаимоотношения с теми, которые остались. Помню, когда они встречались — Гердт, Никулин, улыбающийся Петя Тодоровский, — в них была невероятная тайна, и эта тайна была преодоленная смерть. Помню, уходим с какого-нибудь большого приема, Юра начинает распихивать мне и себе по карманам яблоки, бутылки, бутерброды. Есть такая актерская игра, когда вшивают карманы, чтобы соусы не протекали — кто больше унесет. Всё бы и ничего, если бы рассказ тут и кончался. Но мы выходим, и стоит женщина на улице, он вынимает яблоко и отдает ей. Доходим до следующего человека, в ход идет мое яблоко. Вдруг я понимаю, что все эти карманы — не для меня, они на самом деле для других людей».

* * *

Из интервью Валентина Гнеушева: «У каждого в отдельности и у всех вместе случались невеселые времена, но с Никулиным при любых трудностях никогда не заклинивало. Как-то прихожу к нему весь нервный, говорю, свет получается ужасный, костюмы к спектаклю не готовы… А он в ответ: "Валентин, вы что так возбуждаетесь, вы присядьте". Да зачем я буду присаживаться, когда всё так плохо… И Юрий Владимирович спокойно продолжает: "Пока ты тут бегаешь, нервничаешь, президент издал указ". — "Какой, спрашиваю, еще указ?" — "За хреновые спектакли не расстреливать".

Он парировал всегда мгновенно. У Никулина день рождения 18 декабря, а у меня — 20-го. Мы сидим в кабинете, и я говорю:

— ЮВ, вам будет 75, а мне 45. Через пять лет мне будет 50, а вам 80.

— Хм, а через двадцать пять тебе сколько будет?

— Мне уже 70.

— А мне — 100! — победно заключил Никулин».

* * *

Из телевизионного интервью Григория Горина: «Мы были в Иерусалиме: лето, жуткая жара, а там его слава не меньше, чем в Ташкенте или в Твери. Люди отворачивались от храмов и шли к нему за автографом. Он говорит: "Я чего-то подустал". Я зачем-то: "Юра, наберись сил. Надо посмотреть Стену Плача и Гроб Господень". — "Ох, мне чего-то нехорошо". — "Ну, давай не пойдем". — "Нет, пойдем". Идем к Стене Плача, я надеваю кипу. Юра в белой капитанской фуражке. Подошли, я ему всё объяснил, положил записочку, вдруг он говорит: "Мне чего-то нехорошо". И стал снимать фуражку. Бежит охрана и начинает объяснять на иврите, который мы не знаем, что нельзя, надо надеть. "Скажи им, что мне нехорошо, жарко". Нельзя. "Мне нехорошо, я сажусь". Сидеть тоже нельзя. Он: "Все, Гришка, кажется, сейчас умру". — "Нельзя". Он: "Почему?" — "Начнутся погромы". Он хмыкнул. Какие-то жизненные силы в него вернулись, мы вышли. Подогнали автобус, он туда сел. Я, дурак, говорю теперь с христианской стороны: "А Гроб Господень?" Он: "Не дойду". Но все-таки пошли. Там огромнейшая очередь. Я говорю сопровождающему: "Нехорошо, если он в кои-то веки не прикоснется к Гробу Господню". Тот бросается к очереди и начинает что-то говорить. Они все смотрят на Никулина, и тут происходит почти библейское чудо: никогда никого ни к мавзолею, ни к Гробу Господню без очереди не пускали, а тут очередь расступается, и мы проходим к Гробу Господню. Спрашиваю сопровождающего: "Что ты им сказал?" — "Я долго объяснял, что это очень важный человек, они не понимали. Тогда я сказал, что это президент России. На что один американец ответил: не морочьте голову, мы знаем, что президент России — Ельцин. Тогда я сказал: 'Ельцин — на четыре года. А этот — навсегда' ". Что абсолютно верно.

Из тысячи анекдотов Никулина я люблю больше всего один — философский и нежный. В аквариуме плавают две интеллигентные рыбки. Вдруг одна к другой подплывает и говорит: "Ты говоришь, Бога нет. А кто нам по понедельникам меняет воду?" Никулин как раз и был из тех богов, что менял нам воду».