Читать книгу - "Царь грозной Руси - Валерий Шамбаров"

А в Москве шло следствие. В сентябре 1568 г. Федоров был казнен. Байки о том, будто Иван Грозный вызвал его к себе, заставил нарядиться в царские одежды, сесть на трон, а потом пырнул ножом, мы оставим для слишком «легковерных» любителей чужеземного вранья. Боярин вовсе не был неожиданно вызван к Ивану Васильевичу, он провел в тюрьме более полугода. Государь прекрасно знал, что сам он на царство не претендовал и не мог претендовать. И зачем стал бы царь пачкать руки пачкать о предателя? Неужто у него палачей не было? Где был казнен Федоров, тоже известно. В России, в отличие от Запада, смертные приговоры не приводились в исполнение в центре города. На «торгу» (Красной площади) осуществлялись лишь «торговые казни» — телесные наказания. А преступников лишали жизни где-нибудь на отшибе. Федорова казнили на Козьем болоте, иностранцы сообщали, что труп оставили там на несколько дней — продемонстрировать участь изменников.

Кто еще был казнен? Историки, цитируя перебежчиков, называют Ивана Куракина-Булгачова, князей Ростовских. Но Иван Куракин жил припеваючи и служил вплоть до 1577 г. [69]. Оставались на службе и некоторые из Ростовских. Среди жертв фигурируют также Владимир Курлятев и Григорий Сидоров, арестованные в г. Данкове. Хотя, согласно Курбскому и Карамзину, все Курлятевы уже давным-давно были репрессированы. Как видим, вовсе нет. Близкий родственник члена «избранной рады» занимал пост воеводы, пока не попался на собственной измене. Называют и грека Хозина или Ховрина (у Карамзина он тоже был давно казнен как родственник Горбатого-Шуйского). Но вина грека, царского казначея, могла быть и иной, не политической. Например, в это же время казнили дьяка Казарина Дубровского — он не был изменником. Он просто за взятки «косил» от службы посошных людей, освобождал боярские хозяйства от выделения подвод для воинских перевозок. «Откосил» так, что в походе 1567 г. выявилась острая нехватка обозной прислуги, а транспорта не хватило даже под артиллерию. Провели расследование, нашли виновника и покарали.

В «синодике опальных» есть заслуживающие доверия упоминания о казнях в вотчинах Федорова. В коломенских селах — 20 человек, в Губине Углу — 39, в Бежицком Верху — 77, а всего около 200. Разумеется, это не крестьянское население обширных владений и даже не дворовые — у бояр холопы исчислялись тысячами. Судя по количеству, это только военные слуги, да и то не все, а доверенные. Те самые «слуги и подвластные», о которых писал Шлихтинг, участники отрядов, сформированных для переворота. Но это были именно подручные. А список «знатных лиц» со всеми натяжками до 30 никак не дотягивает.

Владимира Андреевича, сдавшего людей, которые добывали ему корону, царь опять простил. Не стал наказывать князя Серебряного, бросившего крепость и подчиненных. Поверил объяснениям беглеца, удовлетворил ходатайство заступившихся за него бояр и духовенства. А многих соучастников Федорова, судя по всему, сумели выгородить их тайные единомышленники среди опричников. Между прочим, это опровергает еще один миф — будто Иван Грозный самолично пытал арестованных или хотя бы присутствовал при допросах. Уж наверное, пытками из Федорова и его подельщиков вытянули бы гораздо больше знатных фамилий. Но их не прозвучало. Кто мог обеспечить это? Только Басмановы и Вяземский. Они возглавляли следствие, вели допросы.

А в результате у заговора была отсечена всего одна ветвь, основная часть уцелела. И уже вскоре она снова проявилась. Но следующая атака была нацелена не на царя, а на митрополита. Святителя Филиппа с самого момента поставления настойчиво пытались поссорить с государем. Ему снова и снова повторяли жалобы на действительные или мнимые беззакония опричников. А Грозному в это же время внушали, что митрополит оппозиционер, вокруг него собираются заговорщики. Использовались разные предлоги. Например, во время одной из служб кто-то из опричников забыл снять тафью. Тафья — маленькая матерчатая шапочка, перенятая у татар. Ее носили под шапкой и «настоящим» головным убором не считали. Только Стоглавый Собор уточнил, что в тафьях находиться в церкви все же нельзя [130]. Митрополит заметил нарушение, указал царю. Но опричник успел сдернуть тафью, а Ивану Васильевичу тут же «подсказали», что Филипп нарочно нападает на его слуг. (Кстати, историки потом переврали эту сцену — описали, будто сам царь и его свита вошли в церковь в шапках.)

В разных работах приводятся диалоги, где митрополит обличает Грозного, а тот гневается. Достоверными они не являются. Они взяты из опуса Таубе и Крузе, которые никак не могли быть свидетелями этих сцен — им, как иноверцам, запрещалось входить в храмы. На самом деле конфликт развивался иначе, без открытых скандалов. Басмановы и группировка Пимена сумели втянуть в интриги царского духовника Евстафия, и он начал «непрестанно явно и тайно носить речи непотребные» на Филиппа. А капля, как известно, и камень точит. Вольно или невольно Иван Грозный охладевал к митрополиту, сеялись семена подозрений. Тем не менее, спровоцировать разрыв между царем и Филиппом крамольникам не удавалось. Государь соблюдал изначальную договоренность, в дела Церкви не вмешивался. А принимать наветы за чистую монету не спешил — он же знал, что группа иерархов ведет игру в пользу Пимена.

Но и св. Филиппа, несмотря на все усилия, оппозиция не смогла сделать противником царя. Когда раскрылся заговор Федорова, митрополит выступил в поддержку политики Ивана Грозного, публично обличал епископов, которые сочувствовали изменникам [72]. А это было опасно. Как свергнуть царя, если первосвятитель осудит переворот, обратится к пастве? Ну а подхлестнуло злоумышленников еще одно обстоятельство. Св. Филипп обнаружил, что в церкви сохраняется ересь жидовствующих, начал собственное расследование. И это было еще опаснее — позже открылось, что к еретикам принадлежал не кто иной как Пимен.

Чтобы не допустить разоблачения, требовались экстренные меры, и крамольники предприняли их. Обвинили в ереси самого св. Филиппа, а заодно и в измене. Но царь не поверил, потребовал доказательств. Что ж, враги митрополита быстренько организовали «совместную» комиссию. От духовенства поехали в Соловецкий монастырь Пафнутий Суздальский, архимандрит Феодосий, а от опричных спецслужб Басмановы послали с ними князя Темкина-Ростовского. Комиссия с задачей легко справилась. Набрала 10 монахов, недовольных прежним настоятелем или подкупленых, игумена Паисия, которому пообещали сан епископа. Они и наговорили «доказательств».

Созвали Освященный Собор. Для его подготовки Пимен три месяца провел в Москве! [49] Филиппа судила не светская власть, а церковная [137]. Конечно, царь мог бы взять его под покровительство. Но не взял. Он же сам обязался не вмешиваться в церковные дела. Хотя, наверное, сыграло свою роль другое — долгое наушничество и клевета. Если митрополит в самом деле оппозиционер, враждебно относится к царю, с какой стати его выгораживать? Однако и судить его Иван Грозный не стал. Документы Собора утрачены, но известно, что епископы по разным вопросам сами обращались к царю. Следовательно, он в заседаниях не участвовал.

Главными обвинителями св. Филиппа были те же Пимен Новгородский, Филофей Рязанский, Пафнутий Суздальский. Свидетели выложили то, что от них требовалось, и Собор постановил низложить митрополита. А Басмановы постарались оформить это как можно более унизительно — публично, в Успенском соборе, во время праздничной службы зачли какие-то «ложные книги», сорвали облачение святителя, гнали его метлами и увезли в темницу Богоявленского монастыря. Впоследствии была придумана сплетня, будто царь в гневе казнил всех Колычевых, а заключенному послал отрубленную голову его любимого брата Михаила. Но это уж вообще голословная ложь. Двое Колычевых даже остались в ближайшем окружении государя, в опричной Думе. А брат Михаил с «отрубленной головой» жил еще 3 года и умер своей смертью [69].