Читать книгу - "Частная жизнь адмирала Нельсона - Кристофер Хибберт"

Он сам выбрал свою смерть

Тело оплакиваемого моряками человека, одетое в одну лишь рубаху и с остриженными в согласии с волей покойного волосами[61], поместили в бочку с бренди, смешанного с камфарой и миррой. Бочку привязали к поврежденной грот-мачте «Виктории». Около нее день и ночь бодрствовали часовые. Неделю спустя, проделав почти весь путь через неспокойное море на буксире, «Виктория» достигла Гибралтара, где раненых ссадили на берег, а тело Нельсона, дав морякам возможность сделать по глотку бренди из похоронной бочки, переложили в свинцовый гроб, пропитанный предварительно винным духом. Вскрытие показало — внутренние органы человека, страдавшего при жизни от малярии, ртутного отравления, невралгии, цинги, жестокой инфлюэнцы, тяжелых приступов кашля и разных других недугов, находились в полном порядке и, как следует из документов, хранящихся в архиве семьи Томпсон, напоминали скорее органы «юноши, нежели мужчины, отметившего свое сорокасемилетие».

В Англию «Викторию» сопровождала, с приспущенным флагом, шхуна «Пикл», чей капитан вез депешу Коллингвуда, извещающую о понесенной страной утрате и одержанной британским флотом победе. Вскоре после того, как депеша дошла до адмиралтейства, в Мертоне, предваряя сообщения газет, появился гонец с печальной новостью. Это был капитан Уитби, доставивший письмо от главного казначея флота сэра Эндрю Снейпа Хэмонда. Хозяйка в то время отдыхала. «Я послала узнать, кто приехал, — вспоминает леди Гамильтон. — Мне сказали: мистер Уитби из адмиралтейства. Я велела немедленно провести его ко мне. Он вошел, бледный от волнения, и дрожащим голосом выговорил: «Мы одержали большую победу». — «Что мне ваша победа! — сказала я. — Письма, давайте мне мои письма». Капитан Уитби потерял дар речи, по смертельной бледности и покатившимся у него из глаз слезам я все поняла. По-моему, у меня вырвался дикий крик, я упала на подушки и часов десять не могла ни говорить, ни плакать».

Неделю спустя леди Гамильтон навестила в доме на Клар-джес-стрит леди Элизабет Фостер. Хозяйку она застала лежащей в постели. «Она выглядела совершенно потрясенной и все еще до конца не верящей в случившееся. «Что мне делать? Как жить теперь?» — вот первые ее слова. Потом она показала мне несколько писем, в беспорядке разбросанных по одеялу, — все они были от лорда Нельсона… Я спросила, как она узнала о несчастье. «Я приехала в Мертон, — заговорила хозяйка, — дом был не вполне убран, и, чувствуя некоторую слабость, я сказала, что полежу. Ко мне подсела миссис Болтон, и тут я вдруг произнесла: «По-моему, стреляют пушки Тауэра. Наверное, победу какую-нибудь празднуют, одержанную в германских землях, что ли» — «Вполне возможно, — откликнулась миссис Болтон. — В таком случае это в честь моего брата». — «Не может быть. Еще рано»».

Леди Гамильтон все еще не поднималась с постели, когда к ней пришли Гольдшмиды. Лайонел Гольдшмид, достигший тогда всего восьми лет и гостивший вместе с матерью и остальными членами семьи, писал впоследствии: «Я был любимцем леди Гамильтон и заливался слезами, когда она говорила о добродетелях (лорда Нельсона) и показывала нам его многочисленные подарки. Я устроился на кровати, и через меня она передавала рассевшимся полукругом у изножья кровати гостям, — а их насчитывалось человек пятнадцать, — кольца, шали, браслеты и все такое прочее. «Спасибо, малыш, — приговаривала она, целуя меня, — приходи почаще, каждый день». Рядом с кроватью висел тот самый сюртук, который был на старом добром адмирале в роковой день сражения и в котором он получил смертельную рану. По краям дырки, оставленной пулей, виднелись пятна засохшей крови. Странным, право, выглядел это визит — и серьезный, и отчасти комический»[62].

Горестные чувства, столь откровенно выказываемые леди Фостер, «ее рыдания, стоны, заламывания рук, черные капоры, имя Нельсона, вышитое на любом из надеваемых ею платьев», выглядели в глазах иных современников таким же театром, как и в исполнении леди Гамильтон. «Целыми днями она демонстрирует безутешные переживания адмиралам, капитанам, да кому только не демонстрирует, — раздраженно пишет леди Кавендиш. — И когда слышишь, как она хотела бы «умереть за него», едва ли не начинаешь жалеть, что этого не произошло в действительности».