Читать книгу - "Женщина в Древней Руси - Александр Петрович Торопцев"

обстоятельство в какой-то степени мешало императрице дать добро на пытки? Любовь – чувство доброе, хоть порою и агрессивное в ласках и в самой себе, в любви. Тут ведь все зависит от темперамента. Взрывной человек и любит взрывно, яростно. Но если человек способен любить нежно, ласково, то может ли он быть одновременно злым, убийцей? В предыдущих рассказах мы вынуждены были, опираясь на исторические реалии, признать, что и такое случалось в жизни людей, и случается по сию пору, к сожалению. Но, запрещая пытать Салтычиху, Екатерина II, женщина любвеобильная, мягко говоря, любовь познавшая, видимо, верила в любовь как в некое доброе начало. Она разрешила судьям пытать на глазах у Салтычихи кого-нибудь из осужденных.

Дарью Николаевну пытки над арестантами не взволновали: мало ли подобных изуверств она видела в своих поместиях?!

Императрица поняла: любовь и злость могут сосуществовать в одном человеке независимо друг от друга, и Салтычихе зачитали приговор.

А вскоре палач вывел помещицу на Лобное место. В саване, со свечой в руках, с листом, на котором было написано «Мучительница и душегубица», стояла Дарья Николаевна на эшафоте, смотрела отсутствующим взором на робких и смелых, добрых и злых, равнодушных и потрясенных ее видом людей и о чем-то, спокойная, думала: то ли о бывшем муже, то ли о Тютчеве, то ли о недобитых ею крепостных и дворовых, которые наверняка за шесть лет следствия совсем разучились стирать белье и мыть полы. В некоторых армиях земного шара в той или иной исторической ситуации появляется то и дело нужда в командирах младшего звена, очень похожих по внутренней зверовидности на Салтычиху. Но даже в самых критических моментах повелители и военачальники высокого ранга, как правило, не решаются нанимать таких Дарьюшек на эти важные, скрепляющие армию изнутри должности. Это уж слишком. Даже для армии, даже для тюрем, в которых содержатся самые оголтелые урки.

После стояния на эшафоте «душегубицу и мучительницу отправили в подземную тюрьму, расположенную под церковью Ивановского монастыря, основанного в XVI веке на территории Белого города в местности Кулишки – совсем рядом от того места, где в московских хоромах жила-была недавно Салтычиха.

Пищу подавал ей в окно солдат вместе со свечой. После принятия арестанткой пищи свечу гасили, и жила Дарья Николаевна в полной темноте, хотя и не без женского интереса! Если верить тюремным легендам, то Салтычиха родила от своего «кормильца» – солдата ребенка. Это, конечно же, являлось вопиющим нарушением тюремно-монастырского режима, но жизнь сильнее всех режимов, она рушит все законы.

Легенда о рождении тюремного ребенка Салтычихой поучительна еще и тем, что (если ребенок-таки родился!) никто из обитателей Москвы и ее окрестностей, ближних и дальних, не осмелился назвать себя дитем этой женщины (а она ведь богатой была!), никто не решился назвать себя «Лжесалтыченком». Никто.

Шли годы. Память людская хранила жуткую историю женщины-помещицы, которая, по народным поверьям, питалась женскими грудями убитых ее крепостных и дворовых девиц, а заодно и их младенцами. Москвичи и москвички приходили в Ивановский монастырь к склепу, в котором отбывала вечный срок губительница 138 душ, одергивали плотную зеленую занавеску ее окошка, открывавшегося в летнюю пору, и смотрели на нее, как на диковинного зверя. Салтычиха злилась, плевалась, тыкала в людей палкой, и это тоже являлось нарушением тюремного режима: кто-то ей палку дал, кто-то разрешал устраивать смотрины! Безобразие, да и только.

А годы все шли и шли, неторопливо. С годами Дарья Николаевна потолстела (опять нарушение режима: или кормили их там хорошо, или болезнь у нее приключилась какая-то?), но не подобрела.

Тридцать три года сидела в подземной темнице Салтычиха, пережила она Екатерину II, не дождалась от Павла I освобождения, а может быть, и не ждала его, смирилась, привыкла, человек-то ко всему привыкает, и умерла в 1801 либо в 1800 году. Похоронили ее в Донском монастыре.

На рубеже XX–XXI веков во многих высокоразвитых странах отменили смертную казнь, дав губителям человеческих душ возможность «умирать» всю свою жизнь в тюрьме. Приговор, вынесенный Д.Н. Салтыковой не без «подсказки» Екатерины II в 1768 году, говорит о том, что российская императрица на два столетия раньше опередила законодателей ХХ века, проявив при этом высочайший гуманизм по отношению к «мучительнице», загубившей самолично 138 человеческих душ и пережившей свои жертвы, как минимум, на 39 лет. Жизнь, конечно, самое дорогое для любого живого существа, ей цены нет. Ее беречь надо. В этом гуманные законодатели, последователи высокогуманой Екатерины II, пожалуй, правы.

Но если вспомнить вышеописанную историю Салтыковой Дарьи Николаевны с начала следствия по ее делу, то можно задать себе и следователям, и Екатерине II, и судьям, выносившим приговор женщине, способной любить нежно и сердечно обыкновенного инженера, один каверзный, но совсем не бестолковый вопрос: «А что, если Салтыкова никого не губила, что, если действительно ее оклеветали некие заинтересованные люди, и она, так и не сумев доказать свою невиновность, отсидела за это свое неумение 33 года?!»

Говорят, будто история не терпит сослагательного наклонения. Никаких «если бы…». Как было, так и должно было быть. Но… как же было-то?

Законы, нравы, обычаи

Призрение государственных младенцев

Считается, что создание большой регулярной армии в XVIII в. увеличило и количество «незаконнорожденных» детей. Петр I издал указы о запрете детоубийства «незаконнорожденных» (1712, 1715) и их воспитании. В крупных российских городах были открыты госпитали для зазорных («незаконнорожденных») детей. Чтобы снизить количество детоубийств, здесь ввели практику «тайного приноса» младенцев через окно. Повзрослевших «незаконнорожденных» детей отдавались в гарнизонные школы, после чего пополняли российскую армию. Вскоре, однако, «гошпитали» переполнились «незаконнорожденными», и мальчиков с 10 лет стали определять в матросы или на фабрики. Екатерина Великая открыла специальные приюты для подкидышей. И. Бецкой разработал программу воспитания и социализации «приносных детей».

Близ Новгорода, в Холмово-Успенском монастыре, учрежден был митрополитом Иовом в 1706 году первый в России приют для незаконнорожденных, или «зазорных», младенцев; на содержание этого приюта Петр Великий определил доходы с некоторых монастырских вотчин. В 1715 году Петр приказал в Москве и в других городах, подле церковных оград, устроить госпитали, в Москве каменные, а в других городах деревянные и «объявить указ, чтобы зазорных младенцев в непристойные места не отметывали, но приносили бы к вышеозначенным гошпиталям и клали тайно в окно через какое закрытие, дабы приносимых лиц не было видно».

Сведения о результатах деятельности таких домов петровского периода до нас не дошли; известно только, что при преемниках Петра они стали закрываться один за другим. Екатерина II вскоре после своего воцарения, 10