Читать книгу - "Повседневная жизнь населения России в период нацистской оккупации - Борис Ковалев"

«Предатель снова действует

В последних номерах московской «Правды» красуется под гнусными статьями забытая за последние годы подпись К. Радек. Оказывается, что в поисках союзников Сталин привлекает в свой агитпроп, как в Ноев ковчег, парами чистых и нечистых животных.

Если выступление в качестве агитатора большевизма престарелого митрополита Сергия (Старгородского) расценивается православной паствой как беспримерное «падение праведника», то появление на сцене обезьяноподобной фигуры К. Радека, развязно выскочившего из политизолятора после 5-летнего заключения в редакцию «Правды», не удивляет внимательных исследователей большевизма.

Один вдумчивый и принципиальный иностранец, долго живший в Москве, верно заметил: «В Радеке воплощена вся сущность иудейства». Это очень точное замечание: по Радеку можно изучать иудаизм в отвратительных изгибах психологии.

Местечковый иудей Зобельзон, бежавший из Галиции в Германию от явки к отбыванию воинской повинности, нашел пристанище в социал-демократических кружках; бойкое перо доставляет ему известность, которая возросла при скандальном инциденте.

Один его партийный товарищ уличает юного журналиста в краже осеннего пальто. Зобельзон на «товарищеском суде» остроумно защищает себя каламбурами: для коммуниста, не имеющего пальто, не грех в осеннюю пору стащить у более обеспеченного однопартийца его пальто, раз товарищи не догадались одеть его на зиму. Спор о краже пальто был поднят на принципиальную высоту, и вор заявил, что свою кражу, давшую ему успех, он увековечит в литературном псевдониме, который останется в истории, а пострадавший собственник пальто будет забыт. «К. Радек» — от русского глагола «красть» — действительно приобрел известность.

После ряда темных похождений Радек появляется в Москве в годы октябрьской революции, а оттуда отправляется на подпольную работу в Германию, но быстро попадает в тюрьму Моабит. Оттуда в порядке обмена он возвращается в Москву и является одним из основателей третьего интернационала; вместе с Апельбаумом-Зиновьевым, Фрейтагом Пятницким и Пиккелем он руководит подпольной работой всех коммунистических партий мира. Однако в 1924 году он просчитался, выступив в качестве зачинщика «заявления 42-х» в Коминтерн с жалобами на Сталина; в качестве соратника Троцкого он потерпел поражение и испытал горькую судьбу обанкротившихся оппозиционеров. В продолжение ряда лет он кается перед Сталиным униженно и подло и снова выплывает в качестве журналиста. Несмотря на его лесть и унижение, ему не доверяют. В 1936 году он попадает в тюрьму, где пытается на допросах резко отмежеваться от всех своих друзей. Он подло топит всех, наговаривает как в ходе допросов, так и на «показательном процессе» троцкистского «параллельного центра» в январе 1937 года.

Однако жизнь ему надо купить ценой оговора Бухарина. Он выступает на суде с сенсационным заявлением, обвиняя с обезьяньими ужимками Бухарина в государственной измене и шпионаже, при этом лицемерно уверяет, что ему тяжело оговаривать своего многолетнего друга.

После оглашения судом смертного приговора всем участникам процесса, кроме двух иудеев, Радека и Бриллиант-Сокольникова, и двух проходимцев, Строилова и Арнольда, Радек с обезьяньей ужимкой посылает прощальный привет смертникам: он со смехом прощается с ними. Иудейский писатель Лион Фейхтвангер в своей книге «Москва в 1937 году» недоумевает, как психологически объяснить этот циничный смех Радека? Мне объяснение кажется простым: негодяй смеется, что обрек их на смерть, а сам купил свою гаденькую жизнь, уготовив казнь своему лучшему, по его же словам, другу — Бухарину.

Таков «новый» советский журналист — новый рупор Сталина. Его появление на страницах печати — лучшее доказательство сталинского трюка с роспуском коминтерна: распуская коминтерн, Сталин выдвигает на страницы печати самого гнусного из его основателей и многолетних работников.

Советскому читателю, которого пытается убедить в истине сталинской пропаганды воскресший Карл Радек, можно дать простой совет, которым Пушкин закончил свою эпиграмму «Жив Курилка».

«Как угасить вонючую лучину?

Как уморить Курилку моего?

Дай мне совет.

— Да плюнуть на него!»».