Читать книгу - "Рональд Лэйнг. Между философией и психиатрией - Ольга Власова"

Самое мощное содействие, источник его вдохновения, то, о чем он писал, и то, откуда он это черпал, – все это уходило своими корнями в то время, которое он провел, слушая сумасшедших. До Ронни немногие психиатры, если таковые вообще были, так напряженно вслушивались в безумие. Были, конечно, Фрейд, Юнг, Фромм-Райхман и Розен, которые, в каком-то роде, пытались расшифровать речь безумцев, но Ронни «зависал» с безумцами. Прежде всего он был парнем, наладившим с теми, кого считают безумцами, своеобразные дружеские отношения; он создавал совместное с «безумцами» пространство, которое никто прежде не открывал. Он был очень пластичным и умел подыгрывать, поэтому мог подражать и входить в настроение, мысли, язык и мир других людей, включая и тех, кого называли «сумасшедшими». И он мог вернуться и (более или менее ясно) рассказать, на что это похоже – быть «безумным». Это приносило «безумным» людям громадное утешение. Кто-то услышал их. Они не были одиноки. Безумие не было неразумием, полной бессмыслицей, тотальным разрывом между нормальным и ненормальным. Ронни показал, что мы вместе. Не существует непреодолимой пропасти между здравомыслием и безумием, скорее, они связаны. Безумные люди чувствовали, что «этот парень на самом деле понимает, что я переживаю»^[498].

Такой интерес к психически больным, к их опыту вполне органично вписывался в экзистенциально-феноменологическую традицию. Обращенность экзистенциализма к конкретному человеку с его жизненной ситуацией и его проблемами, а также методологическая строгость феноменологии требовали от Лэйнга поворота к самому больному с его опытом и его миром. В своей практической работе он умел растворяться в собеседнике, вживаясь в его мир и опыт. Такое же эмпатическое проникновение он демонстрировал и в своих теоретических работах.

Во всех книгах и раннего, и позднего Лэйнга мы встречаем истории страдающих людей. Начиная уже с первой книги, с «Разделенного Я», каждая его теория опирается и подкрепляется рассказом из жизни одного или нескольких его пациентов. Это вполне экзистенциалистское и феноменологическое внимание к жизни конкретного человека способствовало тому, что книги Лэйнга читались не как научные труды, а в чем-то как интеллектуальные романы. Живая непосредственная история была обязательным элементом драмы его книг, и эта история, и характер ее изложения всегда соответствовали тому, что Лэйнг пытался донести до читателя.

К тому же истории Лэйнга – это в основном диалоги. И даже в «Разделенном Я», где он еще не обращается к диалогической форме и межличностной коммуникации, мы видим явный семейный контекст. Начиная с «Я и Другие» эти истории – всегда беседы, диалоги, и очень редко монологи. Лэйнг считал, что непосредственность беседы невозможно теоретизировать, поэтому важно и нужно представить ее в первозданном виде. Именно в хитросплетениях вопросов и ответов становятся видны мистификация, двойное послание и другие механизмы семейного принуждения. В примерах Лэйнга поэтому нужно читать между строк, это междустрочие он и старается сохранить и вывести на первый план.