Читать книгу - "Мария Башкирцева. Дневник - Мария Башкирцева"

Все, что я могу сказать, не выходит из области предположений, так что, в сущности, все это крайне жалко… Но знаете ли, почему я так дурно выражаюсь? Это потому, что я боюсь писать теми словами, которые мне прежде всего попадают на перо: они кажутся мне то слишком нежными, то слишком серьезными, – словом, все это из-за какого-то глупого ложного стыда. Я стараюсь говорить в шутливом тоне какого-нибудь «Фигаро».

Глупцы скажут, что я хотела бы изображать из себя Бальзака; нет. Но знаете ли, что позволяет ему быть столь удивительным писателем? Это то, что он выливает на бумагу все, что только проходит у него в голове, все совершенно просто, без страха и без аффектации. Почти все интеллигентные люди передумали то, о чем он писал, но кто мог выразить все это, как он? Те же способности при иного рода уме не произвели бы ничего подобного.

Нет, нельзя сказать, что «это передумали почти все интеллигентные люди», но дело в том, что, читая Бальзака, они были до такой степени поражены верностью, правдивостью его замечаний, что им казалось, что они сами думали об этом. Мне сто раз случалось, говоря или думая о чем-нибудь, нестерпимо страдать от мыслей, которые я чувствовала в себе, там где-то, и которые я не имела сил распутать и извлечь из невозможного хаоса моей головы.

В то же время у меня есть одна претензия; а именно: когда я делаю какое-нибудь хорошее замечание, какое-нибудь очень тонкое наблюдение, мне кажется, что меня не поймут. Да, может быть, и в самом деле мои слова будут поняты совершенно иначе.

Ну, прощайте, добрые люди!

Робер-Флери и Жулиан строят на моей голове целое здание; они заботятся обо мне, как о лошади, которая может доставить им крупный приз. Жулиан говорит, что все это избалует, испортит меня, но я уверяю его, что все это только очень ободряет меня – это совершенная правда.

9 октября

Успех учеников Жулиана на конкурсе в Академии искусств поставил его мастерскую на хорошую ногу. Она переполнена учениками. И каждый мечтает получить в конце концов какой-нибудь pris de Rome или, по крайней мере, попасть на конкурс в академию.

Женская половина мастерской разделяет этот успех, а Робер-Флери соперничает с Лефевром и Буланже. При каждом удобном случае Жулиан говорит:

– Интересно знать, что скажут об этом внизу? Да, я хотел бы показать это нашим господам внизу.

Я очень вздыхаю, удостоившись чести видеть один из своих рисунков отправляющимся вниз. Потому что им показывают наши рисунки, только чтобы похвастаться и позлить их, потому что они ведь говорят, что у женщин – все это несерьезно. Вот уже несколько времени я думала об этой почести отправиться вниз.

Ну, и вот сегодня Жулиан входит и, вглядевшись в мою работу, говорит следующее:

– Закончите-ка мне это хорошенько, я отправлю это вниз.

Клод Моне. Льдины. Туманное утро. 1893

13 октября

Про мою работу было сказано, что «это очень хорошо, очень хорошо, очень хорошо».

– О, вы прекрасно одарены, и если только вы будете работать – вы добьетесь всего, чего захотите.

Я избалована похвалами (я говорю «избалована» только для формы), и доказательство того, что Р. не лжет, это то, что мне со всех сторон завидуют. И как это ни глупо, но мне это больно. Но нужно же, чтобы действительно что-нибудь было, если мне каждый раз говорят такие вещи, особенно ввиду того, что все это говорит человек такой серьезный и добросовестный, как Р.

Что до Жулиана, то он говорил, что если б я знала все, что про меня говорят, это вскружило бы мне голову.

– У вас голова бы пошла кругом, m-lle Marie, – говорила также женщина, убирающая мастерскую.

Я постоянно боюсь, что мои читатели воображают, что меня хвалят из-за моего богатства. Но ведь это, право, ничего не значит: я плачу не больше, чем другие, а у других еще есть протекции, знакомство, родство с профессорами. Впрочем, когда вы будете читать меня, насчет того, что я действительно заслуживаю, уже не будет сомнений.

Это так приятно видеть, что вызываешь в других уважение своим личным достоинством.

Р. опять начинает изображать Карлоса; он приходит, начинает расхаживать (он получил большую медаль на Всемирной выставке); поправив рисунки, он болтает с нами, закуривает папироску, разваливается в кресле… Мне до всего этого нет дела. Я прекрасно знаю, что он обожает меня, как ученицу, так же, как и Жулиан.

Как-то раз шведка стала давать мне советы; тогда Жулиан позвал меня в свой кабинет и стал мне говорить, что я должна слушаться только своего чутья; живопись сначала, может быть, не пойдет, но я во всяком случае должна оставаться собой, «тогда как если вы будете слушаться других, я ни за что больше не отвечаю».

Он хочет, чтобы я попробовала взяться за скульптуру и собирается попросить Дюбуа давать мне указания.

16 октября

Это глупо, но мне тяжело от зависти этих девушек. Это так мелко, так гадко, так низко! Я никогда не умела завидовать: я просто сожалею, что не могу быть на месте другого.

Я всегда преклоняюсь перед всем, что выше меня; мне это досадно, но я преклоняюсь, тогда как эти твари… Эти заранее приготовленные разговоры, эти улыбочки, когда заговорят о ком-нибудь, кем доволен профессор, эти словца по моему адресу в разговоре о ком-нибудь другом, которыми хотят показать, что успех в мастерской еще ровно ничего не означает.

Они кончили тем, что пришли к заключению, будто конкурсы – чистый вздор, тем более что у Лефевра вовсе нет вкуса и он любит только рисунки, списанные с натуры, и что Робер-Флери плохой колорист! Словом, профессор ни на что не годен, несмотря на свою известность, потому что испанка, Бреслау и Ногрен взяли на себя судить их таким образом! Я вполне разделяю их мнение, когда они говорят, что звезды нашей мастерской ничего не стоят, потому что на каждые три человека найдется по крайней мере по две, которые останутся жалкими посредственностями, считаясь первостепенными художницами мастерской сравнительно с другими.

И просто забавно слышать, как эти барышни говорят совершенно противоположное тому, что говорилось ими каких-нибудь десять месяцев тому назад, когда каждая была в полной уверенности, что получит первую медаль. Это забавно, потому что это одна из тех вечных комедий, которые разыгрываются в этом мире, но это бьет меня по нервам. Может быть, это оттого, что у меня, в конце концов, честная натура?

Эти ученические треволнения мне надоедают, раздражают меня, несмотря на все мои рассуждения. Я действительно с нетерпением жду того времени, когда обгоню их всех!

20 октября

Я заказала себе коляску к девяти часам и в сопровождении моей demoiselle d’honneur отправилась осматривать соборы Св. Филиппа, Св. Фомы Аквинского, Парижской Богоматери. Я взобралась на самый верх, ходила на колокольню, точно какая-нибудь англичанка. Что действительно очаровательно в Париже, так это «старый Париж»; и, живя здесь, можно чувствовать себя счастливым только при условии не видеть всех этих бульваров, Елисейских Полей, всех этих новых прекрасных кварталов, которые я проклинаю, которые мне невыносимы. Но там, в Сен-Жерменском предместье, чувствуешь себя совсем иначе.