Читать книгу - "Повседневная жизнь Тайной канцелярии - Елена Никулина"

Однако уже в 1708 году вотчинный крестьянин тамбовского помещика Ерофеева Сергей Портной рассказывал, что царевич Алексей не признавал отца, ходил по Москве с донскими казаками и приказывал бросать в ров «бояр».^[515] С 1715 года в России – еще при жизни царевича – стали появляться лжеАлексеи; первым из известных нам стал угличский рейтарский сын Андрей Крекшин, пьяница и игрок. Правда, «народным заступником» он не был и три года бродяжничал под высочайшим именем, чтобы мужики-селяне его поили и кормили. Затем это имя принял вологодский нищий А. Родионов. В 1724 году объявились сразу два претендента: «Алексеем» назвали себя солдат Александр Семиков в украинском городе Почепе и извозчик Евстифей Артемьев в Астрахани; последний даже сказал на исповеди, что скрывался «для того, что гонялся за ним Меншиков со шпагою».^[516]

В 1725 году оба «царевича» были казнены, но «созревали» новые самозванцы. Мы уже упоминали об объявившемся в 1732 году лже-Алексее – Тимофее Труженике; в 1738 году еще один «царевич», Иван Миницкий, сумел привлечь на свою сторону солдат расквартированного под Киевом полка и объявил поход на Петербург.

Сподвижник Труженика, Ларион Стародубцев, от имени царевича Петра Петровича издал «манифест»: «Благословен еси Боже наш! Проявился Петр Петрович старого царя и не императорский, пошел свои законы искать отцовские и дедовские, и тако же отцовские и дедовские законы были; при законе их были стрельцы московские и рейторы, и копейщики, и потешные; и были любимые казаки, верные слуги жалованные, и тако же цари государи наши покладались на них якобы на каменную стену. Тако и мы, Петр Петрович, покладаемся на казаков, дабы постояли за старую веру и за чернь, ка[к] бывало при отце нашем и при деду нашем. И вы, голетвенные люди, бесприютные бурлаки, где наш глас не заслышитя, идите со старого закону денно и ночно. Яко я, Петр Петрович, в новом законе не поступал, от императора в темнице за старую веру сидел два раза и о ево законе не пошел, понеже он поступал своими законами: много часовни поломал, церкви опоко свещал, каменю веровать пригонял, красу с человека снимал, волею и неволею по своему закону на колена ставливал и платья обрезывал». «Царевич» объявлял о своем желании «вступить на отцовское и дедовское пепелище» и призывал «чернь» «сему нашему ерлыку верить и поступать смело».^[517] Для этого образца самозваной «пропаганды» характерно подчеркнутое противопоставление доброго старого царского начала плохому императорскому; призыв «искать отцовские законы» плохо согласовывался с осуждением этих самых порядков; но зато складывался образ царевича-мученика, пострадавшего за «старую веру» и традиционный уклад жизни, которому Петровские реформы нанесли страшный удар.

Затем стали появляться лже-Петры II: в глазах простых людей рано умерший мальчик-император навсегда остался «добрым царем». Начиная с 1732 года им назывались однодворец Петр Якличев, капрал Алексей Данилов и другие; кажется, последним из них был беглый солдат Иван Евдокимов, объявивший себя императором в 1765 году, сочинив захватывающую историю о своем «спасении»: якобы его некие «бояре» вывезли в Италию, где 24 года держали заключенным в «каменном столбе» в Неаполе.^[518] Впоследствии слухи о «живом» Петре II возникали периодически;^[519] объявились и его самозваные «дети».^[520]

Трагическая судьба заточенного в Шлиссельбурге и в конце концов убитого Ивана Антоновича хорошо известна. Однако интересно, что свергнутый император вызывал сочувствие именно в гвардии и дворянском обществе, но в народе популярностью не пользовался. В массовом сознании «подлых» подданных он, по-видимому, не расценивался как «свой»; в отличие от вышедших из народа лже-Алексеев, Петров II и Петров III, самозваных Иванов Антоновичей, кажется, не было. Да и сохранившиеся народные «отзывы» о царе-младенце были достаточно резкими; например, купец Дмитрий Раков был убежден, что Ивану предстоит «быть на царстве» в качестве появившегося в России Антихриста.^[521] Только однажды, в 1788 году, к лифляндскому генерал-губернатору Ю. Ю. Броуну пришел самозванец, назвавший себя «Иваном Ульрихом», якобы отпущенным в 1762 году комендантом Шлиссельбурга. В Тайной экспедиции установили, что мнимый принц – скрывавшийся от долгов купец Тимофей Курдилов.^[522]

Зато с воцарением Елизаветы Петровны стали появляться самозваные «потомки» ее отца, которого при жизни считали и «неистовым царем», и «подменным шведом». Возможно, появление петровского «племени» объясняется не только настроениями социального протеста и эсхатологическими ожиданиями «избавителя», но и в какой-то степени преображением со временем в массовым сознании образа первого императора, теперь противопоставляемого той действительности, которая официально считалась восстановлением петровских традиций.

В 1726 году флотский лейтенант Иван Дириков получил в Кронштадте от двух знакомых офицеров уверения в том, что он – настоящий сын Петра I, который якобы, «будучи в Сенате подписал протокол, что по кончине его величества быть наследником ему, Ивану». Заявил он о своих правах в 1742 году в Тобольске при принесении присяги в соборе наследнику престола Петру Федоровичу.

Можно отметить, что и этот настоящий внук Петра Великого вызывал у будущих подданных противоречивые чувства. Иеродьякон Мартирий из Боровского Пафнутьева монастыря на него уповал: «Государь де великой князь Петр Федорович строг и остер так как дедушка».^[523] Но в то же время многие дела Тайной канцелярии показывают, что популярностью голштинский принц не пользовался. Инок Толгского монастыря Савватий в 1745 году так высказался о нем и о его тетушке, стремившейся представить себя истинно православной государыней: «Баба де не как человек, мать ее прогребу (выговорил то слово прямо); да и приняла она неверных: вот де наследник неверной, да и наследница такая ж ‹…› не могла она (Елизавета. – И. К., Е. Н.) здесь в России людей выбрать». Наследника бранили «иноземцем» и даже «шутом».^[524]