Читать книгу - "Роман Ким - Александр Куланов"

В 1960-е годы Роман Николаевич Ким запомнился в качестве приглашенной знаменитости сотрудникам Института востоковедения и других языковых вузов, включая Высшую школу КГБ. К этому же времени относится большая часть воспоминаний коллег-писателей о загадочном «приключение». Все понимали, что память этого человека хранит какие-то тайны, но никто из литераторов не знал, какие именно. Об этом знали в КГБ, с подачи которого в июле 1964 года Роману Николаевичу пришлось еще раз на несколько часов перенестись в жуткий 37-й год…

Специальная комиссия ЦК КПСС завершила пересмотр дела Тухачевского и других красных командиров, репрессированных в 1930-х. В связи с этим всплыл эпизод с запиской помощника японского военного атташе в Польше, которую Кима заставили переводить в апреле 1937 года. Выяснилось, что почти все участники операции: бывшие работники НКВД СССР Н. А. Солнышкин, М. И. Голубков, Н. М. Титов, К. И. Кубышкин, М. Е. Соколов и, конечно, P. Н. Ким — живы. Все они были вызваны в ЦК. Теперь всё закончилось хорошо, объяснения Кима были запротоколированы, а со временем стали достоянием общественности: Ким оказался одним из немногих, кто и в 1937-м, и в 1964 году говорил одно и то же: Тухачевский не был агентом японской разведки.

К тому времени Роман Ким находился в прекрасной форме — и физической, и творческой. Во второй половине 1961 года он сопровождал японскую журналистку на встрече с семьей первого космонавта Юрия Гагарина. Познакомился с молодым писателем Юлианом Семеновым и рассказал ему историю Максима Максимовича и его связного-корейца. В 1964 году у Семенова вышла первая книга из серии приключений Штирлица — «Пароль не нужен», и Юлиан Семенович никогда не забывал того, кто дал ему этот сильный творческий импульс. Совокупный тираж книг Кима приближался к миллиону. Гонорары позволили купить квартиру сыну — Аттику, у которого после войны родились две дочери — Галина и Елена — внучки Романа Николаевича. Всё больше и больше гостей собиралось на Зубовском в маленькой «двушке» Кима с ярко-красными обоями, где, как писал его старый друг Лев Славин, «книги переливались через борт» квартиры. Всё чаще его посещали японцы.

В 1959 или 1960 году в Москву прилетел профессор университета Васэда, бывший журналист и объект наблюдения «коновода» Кима Маруяма Macao. «…Когда наш самолет приземлился в аэропорту и я спускался по трапу самолета в сумерках — кто-то с седой головой неожиданно молча обнял меня. Я удивился, но сразу узнал Кима. Это удивительная встреча после 30 лет разлуки. Это заставило меня почувствовать перемены времен и изменения отношений между Японией и СССР»^[444]. Маруяма ничего не забыл и всё понимал. Во время этого и последующих своих посещений Москвы он старался держаться подальше от Кима и не предпринимал попыток найти свою старую любовь — Мэри Цын. Лишь на склоне лет он рассказал историю любви, чреватую смертельным риском, своему ученику профессору Касама Кэйдзи^[445]. Тот, уже в очень зрелом возрасте, став звездой японской русистики, отправился в Россию на поиски Мэри, но опоздал на несколько месяцев: Мариам Самойловна Цын скончалась в 2002 году.

Старый друг Кима Отакэ Хирокити умер намного раньше — в 1956-м. Некролог прогрессивному журналисту и искреннему другу СССР был помещен в советской прессе, его подписали Ким и Конрад. Вдова Отакэ — Сэй как минимум один раз приезжала в Москву, к Киму. Втроем, с Любой, они ездили гулять в Дом творчества писателей, на Пахру, в Переделкино — на могилу Пастернака, стихи которого ценил Роман Николаевич, бродили по московским улицам и паркам. Интересно, о чем думал Роман Николаевич, общаясь с вдовой человека, которому был обязан жизнью и за которым честно шпионил на протяжении нескольких лет? О чем думал, показывая улицы, по которым когда-то мчался на своем автомобиле Борис Пильняк, расстрелянный за шпионаж в пользу Японии, или спешил Мейерхольд, у которого хотели учиться, но успели убежать до того, как их учителя признали японским шпионом, Сано и Хидзиката и к которому по пояс в сахалинском снегу шла через границу Окада Ёсико со своим женихом — режиссером Сугимото? Окада уже в 1950-е всё-таки стала режиссером в московском Театре им. Вл. Маяковского, а вот Мейерхольда и Сугимото убили при Сталине. «Каждый камень в Москве дышит органами», — писал бывший полковник разведки М. П. Любимов, и Роман Ким чувствовал ритм этого дыхания. Но скоро ему пришлось почувствовать и дыхание смерти.

В начале 1965 года внезапно скончалась Любовь Александровна Шнейдер — третья жена Романа Николаевича. Все, кто близко знал Кима в те, последние его годы, в один голос говорили о том, что эта смерть подкосила его. После похорон он уехал в Ялту, откуда писал супругам Славиным: «Как построю жизнь по возвращении в Москву, не знаю. Одно ясно — никогда не будет такой подруги около меня, какой была Люба, и ее памяти я никогда не изменю, я не из породы забывающих… Сделал начерно один детективный рассказик… Была бы Люба, почитал бы ей и узнал ее мнение. Но ее нет, и не будет больше… Вот теперь видишь, чувствуешь, как она заполняла до отказа мою жизнь, как было тепло с ней. Не знаю, не знаю, как теперь я буду жить в опустевшем гнезде на Зубовском… Буду теперь без сердца, обойдусь без него. Для того чтобы стучать на машинке, нужны пальцы, и глаза, и голова… Этот удар такой, после которого я уже никогда не оправлюсь — буду до конца жизни находиться, как говорят боксеры, в состоянии “грогги”. Ваш страшно несчастный, убитый Роман»^[446].

Творчество резко пошло на спад, хотя были удачи, и немалые. Еще в 1964 году, пока Люба только болела, Ким, используя еще американские впечатления, написал рассказ «Особо секретное задание». Его принял журнал «Наш современник». Следом появился рассказ «Дело об убийстве Шерлока Холмса» — одно из лучших произведений Романа Николаевича, где главным героем стал великий сыщик с Бейкер-стрит. В страшную для Кима зиму 1965-го появился необычный для него рассказ «Доктор Мурхэд и пациентка». Лишенный социально-политической подоплеки, но насыщенный квазимистическими опытами с подсознанием, он, наравне с предыдущим произведением, воспринимается сегодня легче всего. Следующей стала «Проверка ангелов» — готовый сценарий для ироничного боевика, что-нибудь в духе фильмов с Брюсом Уиллисом — тоже, к сожалению, до сих пор не снятого.

Дальше — хуже: Роман Николаевич после смерти Любы заболел сам. Врачи предположили язву желудка, и Ким, наверное, вспомнил, как тайком глотал стекла от очков в камере Лефортовской тюрьмы, надеясь умереть от кровотечения в желудке. По злой насмешке судьбы та тюремная «мечта» начала сбываться.

Осенью 1965 года в Москве состоялся важный советско-японский литературный симпозиум, от которого Роман Николаевич не мог остаться в стороне. Наоборот, погрузившись в общение с японцами, он как будто вернулся к жизни. Многие были удивлены резкости его выступлений. По воспоминаниям писателя-фантаста Накадзоно Эйсукэ, на заседаниях Ким «в хвост и в гриву» разносил современную японскую литературу, около двадцати представителей писательского цеха которой сидели в зале, за ее безыдейность, конформизм и заигрывание с американской культурой. Японцы пребывали в шоковом состоянии. Каково же было удивление тех из них, кого он по окончании симпозиума пригласил домой, на скромный холостяцкий ужин, во время которого смеялся над своим собственным выступлением, просил, чтобы его не принимали всерьез, и восхищался такой близкой и родной ему японской культурой^[447].