Читать книгу - "Харикл. Арахнея - Вильгельм Адольф Беккер"

— Арахнея? — спросил царь.

— Да, — горячо вскричал Гермон, — изваяв эту статую, я думал не только себе, но и всему моему направлению, служащему только правде, оказать большую услугу!

Тут царь прервал его и произнёс холодным тоном:

— Совершенно напрасно думаешь ты так, если фракийка Альтея, это воплощение лжи, послужила бы тебе образцом для Арахнеи.

Затем, переменив тон, он добавил:

— Ты защищён теперь от нужды, если только твой богатый дядя не кинет своего состояния в одну из самых бездонных пропастей. Да поможет тебе философия Стратона лучше переносить ночь, окружающую тебя, нежели она мне помогла переносить чужие страдания.

С этими словами он покинул Гермона. Так окончилось свидание художника с царём, свидание, от которого он ожидал так много, и, глубоко взволнованный, приказал он своему вознице повезти его к Дафне. Она была единственная, которой он хотел рассказать, какое горькое разочарование принесло оно ему. Точно так же, как вот сейчас говорил ему царь, так же точно упрекали его многие за то, что он в своей Деметре изменил своим творческим принципам. Какая это была неправда и как это нелепо! Многие замечания знатоков могли бы вернее относиться к произведению Мертилоса, а не к его статуе. Но он ведь теперь знает, что его опасения там, в Теннисе, оказались неверны. Мягкое и нежное выражение лица Дафны было одно виной всему, мало подходила она к обыкновенной его манере. Точно хамелеон, поминутно отливающий другими красками, менялся и приговор о произведениях искусства. Давно ли, кажется, в день его приезда в столицу одно и то же мнение о его произведении собрало на встречу скульптора тысячи людей, а теперь как различны были суждения о его статуе! И давно ли осуждали и порицали его первые произведения, а теперь их восхваляют до небес. Чего бы он ни дал, чтобы иметь возможность хоть раз взглянуть на своё увенчанное лаврами произведение! Так как дорога, по которой он ехал, шла мимо храма Деметры, то он отдал приказание остановиться и вошёл в него. Храм был переполнен молящимися. Заявление Гермона, что он желает войти в святилище, где находится статуя богини, и требует лестницу, чтобы пальцами ощупать её лицо, было с негодованием отвергнуто жрецами и надсмотрщиком храма. То, что он требовал, было равносильно святотатству, и разве можно нарушать молитвенное настроение присутствующих! Главный жрец, вызванный Гермоном, подтвердил слова своих подчинённых, и после сильных пререканий должен был Гермон покинуть храм, не приведя в исполнение своего намерения. Ещё никогда не жалел он так о потере зрения, как теперь, когда ехал к Дафне. Прибыв к ней, он излил перед ней всё своё горе и объявил, что готов на всё, лишь бы вернуть потерянное зрение. Дафна посоветовала ему вновь обратиться к знаменитому врачу Эразистрату и подчиниться его предписаниям, на что Гермон охотно согласился, только не сегодня, так как он обещал присутствовать на торжественном обеде в доме богатого судовладельца Архана.

Пир продолжался до утра, но уже перед полуднем явился Гермон в дом Архиаса. Полный надежд, точно переродившись, предстал он перед Дафной. За столом у Архана решил он поручить своё исцеление высшим силам Олимпа. Таково было решение самой судьбы. Гость, с которым он делил ложе на пиру, был Силонос, сын хозяина дома, и первое, что он сообщил Гермону, было известие, что он завтра в обществе нескольких друзей отправляется к Амонскому оракулу в Ливийскую пустыню, чтобы спросить у него, что ожидает его много лет страдающую мать, излечить которую не мог ни один из врачей Александрии. Он слыхал от многих, как верны советы, даваемые этим божеством, приветствовавшим Александра Великого как сына[165]. Юноша стал горячо убеждать Гермона ему сопутствовать. Все силы будут приложены к тому, чтобы путешествие было неутомительным. Прекрасный корабль его отца отвезёт их в гавань Паратониума, а там, для короткого пути по пустыне, будут ожидать их верховые и вьючные животные, палатки и проводники. Гермон дал слово Силоносу сопровождать его, и это его решение было радостно принято его дядей, Дафной и престарелой четой из Пелусия. Быть может, божество укажет настоящий путь к исцелению. К искусству александрийских врачей мог Гермон прибегнуть и позже.

Вскоре отправился Гермон на роскошно убранный корабль Архана, где вместо утомительного путешествия ожидали его дни, проводимые в веселье и пирах. Силонос позаботился о весёлых спутниках и спутницах; не было также недостатка в музыкантах, танцовщицах и певицах; вина и редкие кушанья были припасены в изобилии. Не менее весело прошло путешествие верхом по пустыне. Слепому же всё это показалось одним длинным пиром, прерываемым лишь ночным сном. Надежда на хороший совет богов придала бодрость его упавшему духу, а молодой Силонос благодарил судьбу, пославшую ему спутника, восхищавшего его и его друзей своим интеллектом и остроумием и благодаря которому пиры продолжались далеко за полночь. Также и в этом обществе чувствовал себя слепой первым и главным лицом, до тех пор пока они не прибыли в оазис и не разбили свои палатки вблизи Амонского храма. Музыканты и танцовщицы были ради соблюдения благопристойности оставлены в гавани города Параэтониума. И всё же веселье и оживление не покидали лагеря путешественников, пока Силонос и Гермон ожидали того времени, когда будут допущены к оракулу. На седьмой день после прибытия они были допущены в святилище, но слова оракула, переданные им верховным жрецом, не удовлетворили ни сына Архана, ни Гермона, потому что первому оракул посоветовал привезти в оазис мать, если она действительно желает исцеления, а Гермону было передано следующее многозначительное изречение:

«Ночь и мрак вырастают из тучного болота наслаждений. Утро и день ярко восстанут из песка бедствий».

Могла ли лишённая возможности двигаться мать Силоноса перенести путешествие в пустыню?! И что означал этот песок, из которого должны были воскреснуть для Гермона утра и дни, соответствующие свету очей? Как Силоноса, любившего свою мать, так и Гермона изречение оракула лишило спокойствия, тяготило им душу, и возвращение их ничем не напоминало весёлого пира. Погруженный в свои невесёлые мысли, неспокойный и недовольный самим собой, Гермон решил раз и навсегда покончить с той жизнью, которую он вёл всё это время, полной пошлых наслаждений, беспокойной и шумной. Он был очень доволен, когда корабль прибыл в гавань «Счастливого возвращения» и он вновь очутился в Александрии.

XXIV

С поникшей головой возвратился