Читать книгу - "Не опали меня, Купина. 1812 - Василий Костерин"

Почему я взял икону?! И именно этот образ? Сам не знаю. Мы брали трофеи. Тогда все грабили. Грабежом я могу назвать это сейчас, а тогда мы чувствовали себя гордыми победителями и считали своим законным правом подвергнуть город разграблению, особенно после того, как поняли, что войну мы не выиграем. Впрочем, я об этом уже писал. Жан-Люк говорил: мне ничего не надо, лишь бы уцелеть. Но тёплые вещи все же брал. А я взял икону. Тоже Византия, сказал Жан-Люк.

Теперь, сидя над этими заметками, я вдруг понял, что история, которую хочу рассказать, началась не в 1812-м, а в далёком 1798 году. Под командованием самого молодого генерала нашей армии мы высадились в Александрии, позже взяли Каир. Простите меня, я опять отвлекаюсь, но придётся вспомнить Египетскую кампанию. Потом поймёте, почему.

Совсем молодым интендантом я выступил в свой первый поход с нашим великим императором — будущим императором, разумеется, — в ту пору он являлся командующим Итальянской армией. Из-за этого похода я почти четыре года не видел родного Парижа. Когда я вернулся домой, Наполеон стал уже первым консулом.

Но речь не о том. Итак, после Александрии мы заняли Каир. В это время на другом конце Египта в монастыре Святой Екатерины буря частично обрушила одно крыло. В Каире к нашему императору обратился архимандрит Констанций, которого греки называли критянином. Говорили, что он племянник архиепископа Синайского Кирилла и именно по его поручению просит у нас помощи. Он был образованным человеком: кроме греческого он говорил на арабском, итальянском, французском и русском языках. Вроде бы даже учился в России в Духовной академии. Тогда я не обратил на это внимания, не думая, что и меня судьба забросит однажды в Россию, и я буду изучать русский язык. Архимандрит всем понравился. После переговоров с Наполеоном и генералом Клебером он получил грамоту, финансовую и материальную помощь, а также рабочую силу для восстановления рухнувшей стены горной обители.

Мы набрали инженеров, солдат из саперных рот и отправились на Синай. Поговаривали, что готовность помочь выразил генерал Клебер, которого Наполеон позже оставил вместо себя командовать нашей экспедиционной армией в Египте. Клебер же изыскал и средства для проведения работ, не пожалев при этом и личных сбережений.

Из Каира мы шли десять дней, другим, бывало, приходилось идти и двенадцать суток. Не буду описывать этот изнуряющий путь по зимней ветреной Синайской пустыне. Везде песок: под ногами, на зубах, в глазах. И порывы ветра несли не пыль, как у нас, а тот же песок. Под ногами он казался почти белым и таким мягким, что в некоторых местах нога проваливалась в него почти по колено. Без верблюдов там пройти невозможно. Мы подражали арабам-проводникам, учились у них обматывать плечи и голову большими белыми платками с мелким черным узором по краю. И это помогало.

В монастырь мы доставили не только деньги и рабочую силу, но и декларацию о покровительстве монастырю, эту бумагу, помеченную 19 декабря, мы называли Охранным эдиктом. В нем было девять пунктов, в которых признавалась автономия обители, а все дарованные ей ранее права и привилегии подтверждались. Подпись гласила: Бонапарт. Монахи поместили документ в галерее, там, где у них висят иконы.

Синай произвёл сильнейшее впечатление на всех солдат и офицеров. Такой контраст с нашими Альпами! Но с испанскими Пиренеями можно сравнить. Однако сравнение с Пиренеями тоже оказалось неудачным, когда я поднялся на вершину горы Синай. Внезапно я очутился внутри незабываемой картины, скорее, панорамы. Сначала я подумал, что передо мной красновато-коричневый каменный мировой океан! Как будто взволновались воды, взмыл девятый вал, а Господь взял и превратил воду в камень. И застыла поверхность бескрайнего океана раз и навсегда. Настолько живо было ощущение того, что ты стоишь на волнах каменного моря, что казалось, камень в любой момент готов опять превратиться в воды, а потому оставалось чувство неуверенности и легкого головокружения. Мне даже пришлось подпрыгнуть и с силой впечатать подошвы сапог в землю, чтобы почувствовать под собой уверенную твердь. И думалось: не может ли быть так, что Господь создал твердь из воды. Ведь в начале Бог сотворил небо и землю, и Дух Божий носился над водами. Значит, воды были в самом-самом начале. Потом, в первый день творения, Господь повелел воссиять свету. Твердь же Господь сотворил только во второй день, а до этого землю покрывала сплошная вода. И мне верилось, что сотворение тверди и суши из воды Господь начал с создания Синая.

Уже позже, когда я рассматривал монастырские иконы, на которых был изображён Моисей, мне на ум пришло другое сравнение. Вот, по повелению Божию, предводитель избранного народа поднимается в одиночестве на гору Синай. Облако нисходит с неба на вершину. Творец спускается к твари. Но это сближение невыносимо даже для камня: вершины гор оплавляются, текут как вулканическая лава. И тут Господь приглушает невыносимый жар Своего явления, и округлые расплавленные вершины гор застывают на века. Может быть, поэтому Бог явился Моисею в прохладном облаке, чтобы не опалить Своего избранника? И заповеди