Читать книгу - "Сын гетмана - Ольга Рогова"

– Как что? – почти крикнул он. – Как что? Это тебе нет дела до того, что твоих братьев казаков вешают; это ты не хочешь панов попросить ни о диде, ни о Павлюке, ни об атамане, а мне за них больно. Дид обо мне, как о родном, заботился; Павлюк заступился за меня, когда меня казнить хотели... Стыдно мне за тебя, татко! – нервно крикнул мальчик и разразился рыданиями.

Богдан несколько минут молча смотрел на него, нерешительно подергивая свой ус. «Рассердиться на него, – думал он, – обойтись строгостью – опять, пожалуй, убежит?».

– Полно, хлопче! – ласково проговорил он, кладя мальчику руку на плечо. – Я ведь не из нехристей! Если б можно было, я бы и сам не прочь помочь казакам.

– Как не можно? Ты можешь, только не хочешь! – упрямо проговорил мальчик. – Не хочу я жить без них! – разрыдался он опять – Пусть и мне отрубят голову: я вместе с ними ходил к Кодаку.

Богдан в раздумье погладил усы.

– Да полно же тебе! Ну, будет! – проговорил он, стараясь успокоить сына. – Я еще попробую сходить к пану канцлеру, – продолжал он, как бы разговаривая сам с собой.

Тимош ожил.

– Татко! Если ты это сделаешь, – задыхаясь проговорил он, – если живы будут и Павлюк, и Ганжа, и Смольчуг, никогда я этого не забуду, всегда буду во всем тебя слушаться.

Последующие дни прошли для Тимоша в тревожном ожидании. Он видел, что отец куда-то уходил, советовался с какими-то людьми, часто упоминал в разговорах имена канцлера, короля и пойманных казаков. Наконец кончился сейм; Тимош узнал из разговоров взрослых, что все казацкие старшины осуждены на казнь.

– Татко, что ж это будет? – приставал он к отцу. – Неужели нет помилования?

– Молчи, сынку! – утешал Богдан. – Атамана не помилуют, а других, может, и высвободим.

Настал день казни. На площади соорудили эшафот. Народ стекался со всех сторон, паны со своей многочисленной свитой, шляхтичи с чадами и домочадцами, казаки реестровые и запорожские, всякий мелкий люд – всевозможных национальностей купцы, ремесленники, хлопы из подгородных деревень... Для почетных гостей наскоро устроили места поближе к эшафоту; среди них особенной пышностью отличались места, предназначенные для ханских послов, пользовавшихся особым вниманием польских сановников.

Богдан с Тимошем стояли в толпе почетной свиты пана коронного гетмана. Мальчик за последние дни осунулся, глаза его ввалились и лихорадочно блестели; он крепко сжимал руку отца, шепча про себя молитвы.

Король отсутствовал. Его представителями были великий канцлер Оссолинский и великий канцлер литовский Радзивилл.

В толпе слышался сдержанный говор; казаки мрачно, злобно посматривали на панов, старавшихся превзойти друг друга великолепием костюмов и пышностью обстановки. Где-то в толпе кто-то из панской челяди хлестнул нагайкой не посторонившегося вовремя казака, мгновенно блеснула в воздухе казацкая сабля, но прежде чем она успела опуститься, десятки панских стражников схватили провинившегося, обезоружили его и поволокли из толпы. Несколько стоявших вблизи казаков схватились уже за сабли... и, бог знает, чем бы все это кончилось, если бы в самый этот момент не раздались возгласы: «Везут, везут!» Толпа дрогнула, задвигалась, заколыхалась... Из-за угла улицы показалась колесница с осужденными; на всех на них были надеты какие-то шутовские мантии; в руках они держали жезлы. Лицо Сулимы было бледно, но он старался не выказать смущения и время от времени перекидывался словами с сидевшим рядом католическим ксендзом. Павлюк мрачно исподлобья посматривал на толпу. Заметив Тимоша, он кивнул ему, и мягкая, немного грустная улыбка скользнула по его лицу. Тимош конвульсивно сжал руку отца.

– Татко! – прошептал он. – А помилование?

– Молчи, сынку, – отвечал тот и покосился на стоявших рядом шляхтичей.

Атаман твердо взошел на помост, снял с шеи небольшой образок в золотой оправе, набожно поцеловал его и, передавая ксендзу, сказал:

– Этот образок подарен мне его святейшеством; я бы хотел, чтоб его положили со мною в гроб.

– Желание твое будет исполнено, сын мой! – отвечал ксендз, благословляя его.

Атаман глубоко вздохнул, медленно поклонился на все четыре стороны, взглянул на палача, стоявшего подле деревянной плахи, сам отстегнул ворот и спокойно положил голову на плаху.

Тимошу все это казалось сном; он следил за движениями атамана и в то же время ждал, что вот-вот он сейчас проснется, что тяжелое видение исчезнет. Но когда взвился топор в мощной руке палача, когда что-то замерло и повисло над стотысячной толпой, мальчик не выдержал и с воплем «Татко, что же это такое?» повалился замертво отцу на руки.

Произошло маленькое замешательство вокруг Богдана; двое знакомых сотников бросились помогать ему; шляхтичи презрительно посторонились, Тимоша с большим трудом пронесли в ближайший шинок.

Когда мальчик открыл глаза, ему казалось, что он долго спал и видел страшный сон. Первое, что привело его в сознание, были дорогие ему лица, наклонившиеся над ним.

– Дид! Павлюк! – радостно вскрикнул Тимош, вскочив с соломенной подстилки. – Вы живы? А атаман?

Казаки грустно опустили головы; Павлюк положил свою большую коренастую руку на плечо мальчика.

– Не кручинься, хлопец! – сказал он, и в голосе его что-то дрогнуло.

Мальчик испуганно посмотрел на него.

– Так это был не сон! Как же вы-то спаслись?

– Спаслись, сынку! Спасибо пану канцлеру! – отвечал Ганжа.

– А татко? А Смольчуг? – спрашивал мальчик, озираясь.

– И Смольчуга помиловали. Он сейчас придет с твоим отцом. Нас троих и помиловали только. Между казаками ходят слухи, что отец твой просил пана канцлера, да он, видишь, не сознается в этом.

Тимош был уверен, что это дело его отца, но промолчал. Если отец не признавался казакам, значит, так нужно; он теперь готов был все сделать для отца.

– Ну, хлопче! Рад ты, что видишь нас? – весело спросил Павлюк.

Тимош засмеялся.

В эту минуту отворилась дверь, и Смольчуг показался на пороге.

– Если хлопцу лучше, то Богдан велел его привести к себе; он у пана коронного гетмана. Сегодня там пир, он никак не может отлучиться. Эге! Да он уже и на ногах! – продолжал Смольчуг, ласково потрепав мальчика по плечу. – Ну, пойдем же, хлопец! Татко тебя ждет.

Тимош простился с Павлюком и Ганжой и пошел со Смольчугом.