Читать книгу - "За ценой не постоим! - Иван Кошкин"

Их эшелон отправлялся на фронт ранним утром, и провожающие — жены, матери, дети — ждали на вокзале всю ночь. Батальон пришел на станцию за полчаса до отправления, оцепления на перроне не было, и женщины хлынули к вагонам, хватая за руки родных людей, торопливо обнимая, целуя. Одни ревели в голос, висли на мужьях, другие, неестественно улыбаясь, чтобы не показать свое горе, все говорили о том, чтобы следил за собой, чтобы ноги держал в тепле, не лез на рожон и не беспокоился о них — проживем, дождемся. Виктор Александрович все искал в толпе жену и не находил, лишь за пять минут до отхода поезда она протолкалась к нему — растрепанная, тяжело дышащая, пробежавшая три километра от проходной завода, с которого ее отпустили по такому случаю. Торопливо сунула в руки сверток с теплыми носками и шарфом, а потом вдруг обняла и стояла, прижавшись, пока не засвистел паровоз и взводный, хлопнув по плечу, не сказал, с непривычной мягкостью, чтобы лез в вагон.

Под Каширой маршевый батальон раскидали пополнением по потрепанным полкам, мешая вновь прибывших с теми, кто уже понюхал пороху. Командиры сбивались с ног, пытаясь за три дня собрать из людей какое-то подобие боевых единиц. Другие равнодушно принимали новичков, рассовывали их по взводам, не заботясь о том, накормлены ли их бойцы, получили ли зимнее обмундирование и даже вооружены ли они, как положено. Федотов попал во взвод к старшине Медведеву и с ужасом понял, что долго он здесь не выдержит. Комвзвода постоянно придирался к новому бойцу, заставлял перекладывать вещмешок, перематывать портянки, изводил снисходительными объяснениями, как надлежит вести себя красноармейцу, и буквально вызверился на шарф, которым Виктор Александрович обматывал шею. Федотов не понимал, что придирчивость старшины объяснялась отнюдь не ненавистью к нескладному красноармейцу. Бывший учитель напоминал Медведеву другого бойца, тоже из интеллигентов, и комзвода изо всех сил старался вбить в Федотова хоть немного той военной науки, что, по его глубокому убеждению, превратила Холмова из рохли в героя. На марше старшина внимательно следил за слабейшим из своих бойцов и про себя порадовался тому, что учитель, как когда-то тот, другой, «выдержал характер», дошел, не выбросив ни противогаза, ни шлема. Медведев не догадывался, что дело совсем не в характере — Виктор Александрович просто боялся навлечь на себя гнев страшного командира…

— Федотов, отведешь этих двоих в штаб батальона, — приказал старшина. — Вдоль оврага до соседей, там покажут.

Ноги Виктора Александровича затекли, и, поднимаясь, он пошатнулся.

— Есть отвести в штаб батальона, — ответил он и старательно вскинул руку к шапке.

— Давай и не задерживайся, — кивнул Медведев.

Федотов еще раз отдал честь и снял с плеча винтовку.

— Пошли, — приказал он, мотнув стволом в сторону задержанных.

Мальчишка Чуприн втянул голову в плечи и торопливо полез через бруствер, сорвался, наконец выкарабкался наружу и встал, дожидаясь остальных. Иванов легко вытолкнул себя на руках и, как показалось политруку, презрительно посмотрел на своего конвоира, который неуклюже выбирался из хода сообщения. Через минуту все трое скрылись в роще.

— Думаешь, он их доведет? — спросил Трифонов, незаметно для себя переходя со старшиной на «ты».

— Доведет, — уверенно сказал Медведев. — Боец он, конечно, говенный, но не гнилой. Интеллигенты — они такие бывают, как кремень. Иногда. Я знаю.

— Ладно, — кивнул политрук. — Больше вроде ничего? Зинченко где?

— В дозор вернулся, — ответил комвзвода, — товарищ политрук…

— Чего?

Голос старшины был какой-то странный, и Трифонов, вглядывавшийся в пустое темно-синее в рассветной мгле поле, невольно оглянулся.

— Спасибо… За Коптяева вам спасибо, товарищ политрук. Он хороший парень, просто сорвался.

Медведев говорил тихо, и от этого молодому политработнику стало как-то особенно неуютно, словно бы он и взводный были соучастниками какого-то постыдного дела, может, даже преступления.

— Слушай, старшина, — подавляя подкатывающее раздражение, сказал политрук. — Для начала давай, если можно, на «ты». Меня вообще Николаем зовут. Тут вроде бы никого нет, урона авторитету не будет, а то когда ты так надо мной нависаешь и шипишь: «товарищ политрук» — как-то не по себе становится.

Старшина с удивлением посмотрел на Трифонова, затем неуверенно улыбнулся и кивнул:

— А меня — Денисом, — и замолчал, не зная, что говорить дальше.

— Ну, так вот, Денис… — Николай сунул руку в карман и вытащил кисет, затем, вздохнув, сунул обратно. — Благодарить нужно не меня, а Гольдберга — окончательное решение было за ним. Он, между прочим, считал, что Коптяева надо арестовать, но оставил, как я решил.

— Я понимаю, — вздохнул Медведев. — Валентин Иосифович — мужик хороший, правильный, но крутой. По нему не скажешь, но… А, да что там говорить.

— Угу.

Трифонов вдруг осознал, что как проснулся — не выкурил еще ни одной папиросы, и от этого курить захотелось совершенно нестерпимо, но поучение комиссара накрепко засело у него в голове. Скрипнув зубами, Николай приказал себе не думать о махорке, об обрывке газеты, как на него насыпается…

— Так вот, — торопливо оборвал он мысли о куреве, — решение было за ним, он согласился нас прикрыть, если что. Так что не будем больше об этом.

Из рощи показалась Пашина с огромным свертком на спине, за ней шел боец и тащил уже вовсе невероятный тюк. Санинструктор подошла к окопу и только теперь заметила старшину и Трифонова.

— Товарищ… политрук, — слегка задыхаясь, сказала девушка. — А вы не могли бы с товарищем… командиром взвода… Очистить пункт медицинской помощи?

Пашина была девушка высокая, красивая и, как многие медики, циничная и острая на язык. Трифонов поначалу думал, что от нее будут одни неприятности, но, к его удивлению, командир роты был иного мнения. Оказывается, ему уже пришлось воевать вместе с медиками женского пола, и лейтенант отзывался о них с огромным уважением. Медведев тоже высказался в том смысле, что Катя, судя по всему, девушка правильная, и затруднений с ней не будет. Санинструктор и впрямь оказалась с характером — все намеки и шуточки бойцов она отбривала так, что шутники и сами были не рады, что начали. В ночь перед выступлением один из красноармейцев из третьего взвода, большой, по его словам, знаток женского пола, одержавший, опять же с его слов, множество побед на любовном фронте, сунулся проверить, точно ли сержант Пашина такая неприступная. Схваченная во сне за руки, девушка бешено ударила «кавалера» лбом в подбородок, и пока тот приходил в себя, вытащила из кобуры наган. Сбежавшиеся на выстрел бойцы застали удивительную картину: несостоявшийся победитель лежал мордой в грязи, закрывая голову руками, и тихо подвывал от страха, над ним стояла белая от ярости Пашина и в руках ее плясал револьвер. Младший лейтенант Берестов осторожно, даже ласково забрал оружие у девушки, после чего жестоко и умело избил виновника происшествия. Поскольку до выступления оставалось три часа, ротный решил делу хода не давать, свидетелей было немного, а комбату, лично явившемуся на шум, сказал, что, разряжая пистолет, произвел случайный выстрел. Ковалев был человек умный, поэтому объяснением удовлетворился, «кавалера» предупредили, что в следующий раз ему ногами отобьют все возможности приставать к девушкам, и теперь уже все поняли, что Пашина — действительно правильная.