Читать книгу - "После тяжелой продолжительной болезни. Время Николая II - Борис Акунин"

Строго выстроенная вертикальность – атрибут сверхсильного государства – одновременно является и его дефектом. Все линии управления в России сходились в одну высшую точку – к самодержцу, которому принадлежала вся законодательная и исполнительная власть. Министры подчинялись непосредственно императору. Имелся председатель комитета министров, но это была фигура не руководящая, а координирующая. Генерал-губернаторы и градоначальники столиц тоже не имели над собой никого кроме царя. Он же был главой правящей церкви.

Если человек, соединявший в своих руках столько полномочий, оказывался недостаточно компетентен, «вертикаль» не столько управляла страной, сколько мешала ей развиваться, тормозя естественное развитие.

«Вертикаль» на карикатуре А. Радакова

Справедливости ради надо сказать, что качество российской административной элиты было весьма недурным. Уровень образования, чувство долга, наконец личная порядочность находились на гораздо более высоком уровне, чем в последующие времена. Коррупция была широко распространена на среднем и низовом уровнях, но на самом верхнем являлась скорее исключением (разумеется, отчасти из-за того, что на первые государственные посты обычно попадали люди из привилегированных и обеспеченных кругов).

Однако деловых качеств и честности для большой карьеры оказывалось недостаточно. Нужно было нравиться царю, а в последние годы монархии еще и царице или, того пуще, Распутину. И второе условие часто имело большее значение.

То же происходило и в вооруженных силах – а в это время Россия дважды вступала в войну: сначала в большую, затем в грандиозную. Офицерский корпус был неплох, но высший генералитет – люди, назначавшиеся с ведома императора, – очень часто никуда не годился. И у японцев, и у германцев качество полководцев было много выше. В 1904 году русскими силами на Дальнем Востоке командовал бездарный, но приятный царю Алексеев, в 1914 году верховным главнокомандующим стал двоюродный дядя государя Николай Николаевич – тоже не лучший выбор. Когда же – сам собой, без протекции – выдвинулся сильный полководец Брусилов, благодаря которому Россия одержала самую крупную победу в той злосчастной войне, царица немедленно начинает настраивать мужа против героя дня: «Милый, наш Друг совершенно вне себя от того, что Брусилов не послушался твоего приказа о приостановке наступления».

Другим традиционным гандикапом безраздельного первенства строго вертикальной иерархии является отсутствие контроля со стороны депутатской и судебной властей, а также свободной прессы. В таких условиях представителю администрации – губернатору или уездному начальнику – достаточно иметь поддержку сверху, от своего непосредственного руководства; отношение подведомственного населения к действиям местной власти – фактор для карьеры несущественный. Это создает почву для всякого рода злоупотреблений и произвола. Неудивительно, что симпатии людей обычно оказываются на стороне представителей Общества, а не Власти.

Реформы шестидесятых – семидесятых годов не допустили Общество к политическому управлению, но содействовали созданию его инфраструктуры – земств и городских дум. Эти органы могли заниматься только хозяйственными вопросами: больницами и школами, всякого рода благоустройствами, но подобная деятельность затрагивала жизнь населения в большей степени, чем политика.

Земства (они существовали в тридцати четырех из пятидесяти губерний) не назначались, а избирались, что было безусловным нарушением классического «ордынского» принципа и очень не нравилось Власти, когда после 1881 года та повернула назад, к прежнему формату самодержавия. Упразднить земства вовсе было невозможно, у государства не хватило бы бюджетных средств, чтобы поддерживать систему низового образования и медицинского обеспечения, поэтому при Александре III был изменен избирательный ценз, что обеспечило преобладание дворянства в местных выборных органах. Проблема, однако, заключалась в том, что бывшее привилегированное сословие теперь тоже в значительной степени придерживалось либеральных взглядов. Многие прежние помещики, оставшись без крепостных, пополнили ряды интеллигенции.

Несмотря на цензурные ограничения, самые популярные периодические издания были на стороне Общества, а не Власти. «Большинство больших газет и журналов было заведомо оппозиционным», – сетует С. Ольденбург. Еще важнее, что мнение оппозиционной периодики воспринималось публикой охотней. Невозможность прямого политического высказывания лишь усиливала воздействие критического печатного слова – мало кому интересно платить за подписку на издание, излагающее казенную точку зрения.

Гипертрофированное общественное значение в России приобрела художественная литература – по той же самой причине: поскольку публицистическое высказывание было затруднено, о насущных проблемах страны и общества стали рассуждать писатели. Времена, когда среди них имелись и выдающиеся сторонники «правых» идей – Достоевский или Лесков, – ушли в прошлое. В полицейском государстве, установившемся при Александре III, приличному писателю стало невозможно поддерживать Власть. Властителями дум становились только авторы, обличавшие российскую действительность.

Образованное сословие империи чувствовало себя – да и являлось – частью европейской цивилизации. Оно реагировало на реакционный курс правительства еще острее, потому что на Западе в ту эпоху происходил противоположный процесс. В передовых странах повсеместно расширялось избирательное право, в парламентах кипели политические дискуссии, очень велика была роль свободной прессы. Россия была единственной европейской страной, не имевшей конституции (если не считать крошечную Черногорию).

Затяжную войну за умы и сердца Власть определенно проигрывала.

К девяностым годам сложился прочный стереотип: быть передовым, современным и вообще достойным человеком – значит осуждать самодержавие. В Обществе возникла своего рода обратная цензура, неофициальная, но в определенном смысле еще более суровая, чем государственная. Публичный деятель, выступивший в поддержку правительства, мог подвергнуться остракизму, навсегда потерять репутацию.