Читать книгу - "Династическая политика императора Константина Великого - Иван Миролюбов"

Отечественная историография этого периода сравнительно мало обращает внимание на Константина под интересующим нас углом зрения. Ф. И. Успенский в своей «Истории Византийской империи» (1913), вполне в духе Гиббона, Буркхардта и Моммзена, выбирает моменты из семейной жизни Константина для этической критики императора^[104]. Церковную политику Константина рассматривают В. В. Болотов, А. П. Лебедев, А. А. Спасский и А. И. Бриллиантов. Пожалуй, особого внимания заслуживает мысль^[105] о влиянии на религиозную политику Константина веротерпимости его отца, императора Констанция Хлора. Эта точка зрения, основанная на следовании христианской нарративной традиции, ставит, однако, важный вопрос о взаимоотношениях Константина с отцом.

Фигура отца Константина – Констанция Хлора, – как предка династии, тесно связана с еще одной важной проблемой, имеющей непосредственное отношение к династии Константина. Обеспечивая легитимность своей будущей династии, Константин объявлял себя потомком – по отцовской линии – императора Клавдия Готского. Нарративная традиция отразила эту генеалогическую претензию, правда – весьма разноречиво. Ранние исследователи – Дюканж, Тиллемон и Гиббон^[106] – безоговорочно принимали это родство; однако в 1889 году вышла статья Г. Дессау «О времени написания и личности авторов жизнеописания Августов», в которой этот вопрос был рассмотрен специально. Сопоставление данных SHA об этом родстве с данными панегириков – официальных источников, где сведения о родстве появляются лишь с 310 года, позволило Г. Дессау объявить эту генеалогическую претензию фальсификацией^[107], имеющей целью легитимировать положение Константина. Мнение Дессау до сих пор сохраняет свое значение. Персоналии предков династии примечательным образом характеризуют династическую политику Константина, так как указывают на стремление императора упрочить создаваемую им династию не только через потомков, но и через мощную (и, возможно, фиктивную) родословную. За исключением заочного признания Септимием Севером себя в качестве члена династии Антонинов, римская история вряд ли имеет какие-либо аналоги подобной практики.

Подводя некоторые итоги, мы должны сказать, что ранний этап в изучении династической политики Константина Великого отличается некоторой несистематичностью. Сам объект исследования определен достаточно примерно: это семейство Константина и проводимая внутри него политика, направленная на изменение статуса его членов. Признается тяготение Константина к организации передачи власти по принципу кровного родства, однако причины подобного тяготения не рассматриваются; они считаются либо свойством натуры Константина, либо его реакцией на искусственные построения Диоклетиана, однако при этом не делается попытки обстоятельно сопоставить две системы. Важно, что на раннем этапе исследований был определен круг источников, на основании которых возможно дальнейшее изучение проблемы, хотя критическое изучение всей массы источников по-прежнему оставалось перспективной задачей.

Итак, историография о Константине Великом в XX веке имела возможность опереться на мощную источниковую базу. Обращение Т. Моммзена и авторов PWRE к памятникам эпохи – данным нумизматики и эпиграфики – обусловило необходимость их научных изданий. Как мы уже отмечали выше, с 1853 года начинает издаваться CIL. В начале XX века в научный оборот вводятся данные нумизматики: в 1908–1912 годах выходит обстоятельная работа Ж. Мориса по нумизматике эпохи Константина^[108], а с 1923 года начинается издание «The Roman Imperial Coinage» (далее – RIC), и по сей день остающееся самым полным справочником по римской нумизматике (тома, освещающие монетную чеканку интересующего нас периода, вышли уже в 6о-е гг.).

В 20-30-е гг. выходит немало общих работ о Константине, где центральным вопросом является соотношение иррациональных и прагматических причин, побудивших императора к обращению в христианство^[109]. Этот вопрос, уходящий корнями едва ли не в современную самому Константину литературу, и по сей день остается предметом дискуссии, однако не является темой нашего исследования. Отметим, что в контексте споров о сущности религиозных воззрений Константина А. Грегуар проанализировал сочинения Евсевия и пришел к выводу о невозможности опираться на них как на достоверный источник^[110]. Сомнения в надежности свидетельств Евсевия высказывали еще Я. Буркхардт и Т. Моммзен^[111], по мнению которых этот автор был «худшим из льстецов». Высказанное Грегуаром суждение ставит вопрос о необходимости углубленного критического изучения нарративной традиции о Константине.

Специально для нашей темы большое значение имеет статья В. Энслина, посвященная карьере брата Константина – Флавия Далмация (1929). Энслин затронул проблему, которая серьезно усложняла исследовательскую работу (что видно еще на примере Дюканжа): стереотипность имен членов семьи Константина обуславливает путаницу в источниках и, как следствие, путаницу у исследователей^[112]. Реконструируемая Энслином карьера брата Константина позволяет говорить о привлечении членов семьи к управлению государством. Отсюда становится понятно, что «политика внутри семейства Константина» не может рассматриваться лишь как черное пятно в его биографии, как то полагал Т. Моммзен. Более того, научно ставился вопрос о том, какую роль в династических конструкциях Константина играли представители боковой ветви императорской семьи – дети императора Констанция Хлора от брака с Феодорой.